Опять наступало лето, чахлое, пропыленное лето большого города. Мы вспоминали Тифлис, где наш Дидубе сейчас цвел миндалем и абрикосами. Как теперь это далеко! Невозможно поехать туда, и страшно оставаться в каменном плену Петербурга. Неожиданно мальчики принесли радостное известие.
— Кузьма Демьянович уезжает лесничить в Тамбовскую губернию. Берет нас с собой…
Кузьма Демьянович болел, и ему надо было оставить туманную, сырую столицу, — болезнь грозила туберкулезом. Он подрядился стеречь казенные леса под Козловом, в Тамбовской губернии.
Мы уезжали в предвкушении свободы, простора, леса. Все лето прожили мы в домике лесника вместе с семьей Кузьмы Демьяновича, как настоящие лесные люди — так мы себя называли. Мальчики охотились, и, хотя на всех была только одна двухстволка, не раз на стол подавалась дичь, добытая нашими охотниками.
Не каждое лето удавалось покинуть Петербург. В 1910 году мы оставались в городе. Летние месяцы прожили на 8-й линии Васильевского острова, в квартире при Васильеостровском пункте кабельной сети, которым заведовал Кржижановский.
Уезжая в Москву, Глеб Максимилианович оставил отца замещать его на пункте, и мы заняли просторную квартиру Кржижановского. Там в это лето посетил нас один из замечательных русских революционеров и строителей большевистской партии Иосиф Федорович Дубровинский, трагически погибший в 1913 году в ссылке в Туруханском крае.
Он приехал в этот год из-за границы по поручению партии. Адресом Кржижановского Иосифа Федоровича снабдили товарищи-эмигранты. Поэтому с питерского вокзала Дубровинский направился на Васильевский остров. Узнав, что Глеба Максимилиановича замещает Аллилуев, Иосиф Федорович спокойно прошел в наши комнаты. С отцом они были старыми знакомыми, хотя в лицо никогда не видели друг друга. Дубровинский напомнил отцу, где началось их знакомство. Это и мы помнили.
В 1905 году в Москве Дубровинский и отец были соседями по тюремным камерам.
Перед высылкой отцу обещали дать свидание с семьей, и мама со всеми нами пришла на тюремный двор. Мы ждали. Прошел час, два, три, — к отцу не пускали.
— Не пришел начальник, — говорили тюремщики, — не имеем права пускать.
Прождав до вечера, мама решила уйти. Отец увидел нас из окна и, поняв, что свидания не будет, решил чем-нибудь выразить протест и в отчаянии табуретом выбил стекла в окне. Часовой выстрелил. Отцу угрожали карцером. На ночь, хотя была зима, его оставили в камере с выбитыми стеклами. Арестованные, вспоминал Дубровинский, шумно требовали, чтобы отца передели в другое помещение.
Наутро к отцу с допросом приехал прокурор. Он пытался вызвать допрашиваемого на откровенность.
— Я все это слышал, — вспоминал Дубровинский, — в стене моей камеры была печная вьюшка, из которой, надеясь на возможность бегства, я потихоньку выламывал кирпичи.
Во время допроса отец услышал, как через вьюшку ему крикнули: «Остерегайтесь этого волка в овечьей шкуре!»
В Петербург Дубровинский приехал нелегально. Надо было устроить ему безопасный приют. Отец направил Иосифа Федоровича на Охту, к товарищу Галкину — одному из работников электростанции. Иосифу Федоровичу удалось проскользнуть на Охту незамеченным.
Через два дня, выглянув в окно, мы с Федей заметили внизу подозрительную фигуру. Шпик! Мы давно научились их узнавать. Отец недоумевал: кто мог навести шпика? Охранник пришел по следам Дубровинского. Но напрасно продолжала гулять у нашего дома эта фигура. Дубровинский жил у Галкина и, предупрежденный о наблюдении, был осторожен. Ему вскоре удалось выехать в Москву. Как было условлено, оттуда он должен был вскоре вернуться обратно. Отец ждал его, но известий от Иосифа Федоровича не было. А потом мы узнали, что в Москве Дубровинского выследили — его задержали на Николаевском вокзале, когда он собирался сесть в поезд, чтобы ехать в Питер. Его арестовали и выслали в Туруханский край. Там через два года Иосиф Федорович погиб. Он утонул в Енисее.
Глава двадцать четвертая
В один из первых сентябрьских дней 1911 года в передней продребезжал звонок.
— Открой, Нюра! — крикнула из соседней комнаты мама.
Я пробежала мимо монтерской, где у телефона разговаривал дежурный, и открыла входную дверь.
— А, Сила! Пожалуйста, заходите!
Я шумно обрадовалась нашему взрослому другуСиле Тодрия, но смолкла, увидев за невысоким Силой кого-то, мне незнакомого. В черном пальто, в мягкой шляпе, незнакомец был очень худощав. Когда он вошел в переднюю, я рассмотрела бледное лицо, внимательные карие глаза под густыми, остро изломанными бровями.
— Папа дома? — спросил Сила. — Мы к нему с товарищем.
— Скоро должен вернуться. Входите! Мама в столовой, — приглашала я.
Они оба прошли в комнату, и, здороваясь. Сила сказал маме:
— Познакомься с товарищем, — это Coco!
Я не решилась пройти в столовую, потому что, приглушая голос. Сила о чем-то заговорил, и я поняла — мне не надо присутствовать при разговоре.
Время подходило к обеду, но папа все еще не возвращался. Товарищи оставались в столовой. Сила зашел к нам поболтать, перелистал наши книги, над чем-то посмеялся. Тот, кого он назвал Coco, продолжал читать газеты, лежавшие на столе. Из-за притворенной двери к нам доносился его чуть глуховатый голос, коротко и неторопливо о чем-то спрашивавший Силу.
Папа пришел позже и обрадованно поздоровался с гостями. Он долго пожимал руку Coco и что-то сказал ему и Силе. И глуховатый голос раскатисто и насмешливо произнес:
— Ну вот… везде вам они мерещатся!
— А посмотрите сами в окно. Все трое приблизились к открытому окну, выходившему на Саратовскую улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63