весть и для него любопытная, и тут же побеспокоился о собаке. Может, хозяева заявились, а нет - кому другому песика оставить. Не велика беда, если отлучится на короткое время.
Шимбуев беспокойно ждал, что решит комбат. Пятницкий сказал:
- Сходи за Комкой, прихвати у старшины булку хлеба.
Шимбуев скособочил голову - чего это комбат удумал? - спросил:
- Немцев, что ли, кормить?
- Иди и делай, что сказано,- насупился Пятницкий.
По дороге к старшине, когда остался один, Алеха бурчал:
- Я бы накормил их чем... Нашел бы чем...
Комка шел без поводка. Роман с огорчением подумал: узнает кого - сразу убежит. Пес кружился в придорожных кустах, побегал за рано отогревшейся бабочкой-крапивницей, игриво полаял в чью-то нору, поскреб ее лапами.
Ближний дом, множество раз продырявленный войной, был пуст, из второго пулей вылетела девчонка лет восьми. Оглядываясь, насмерть перепуганная, она скрылась в сарае. Это было длинное строение из кирпичей, связанных бревнами-крестовинами, напоминавшее наши амбары. Оно уцелело более других. Только пробоина под стрехой, да черепица кое-где пообсыпалась.
Как амбар по-ихнему? Шуппен, кажется. Нет, шуппен - сарай вроде бы. Амбар как-то иначе. Попытка поворошить свои знания немецкого раздражила Пятницкого. Какие там знания, мусор один!
Вошли в дверь, за которой исчезла девчонка. Хоть и подняла она там тревогу, запереться не посмели. Заскрипела пересохшая дверь, пропустила Пятницкого с Алехой. В помещении с устоявшимся запахом мякины был полумрак. Присмотревшись, Пятницкий раздраженно подумал: зачем приперся? Что тут делать? О чем с ними говорить? Сидят вдоль противоположной стены - на узлах, на чемоданах, на тележках в четыре колеса. Морщинистые, усохшие старики и старухи, в глазах - один смертный ужас. За спинами старух и под тряпьем укрылись ребятишки. И у них на лицах страх взрослых. По той же причине - от страха - нет здесь ни девок, ни женщин молодых. Как же! "Русские иваны насилуют всех, потом расстреливают".
Сказать или не сказать ихнее "гутен таг"? Что-что, а это Роман помнил, на каждом уроке немецкого языка, встречая учительницу, гудел эту фразу в нос. Сказать - вроде бы глупо получится. Экий джентльмен явился! Ладно, если бы после приветствия поговорил о чем. Ведь как рыба молчать будешь. Так что и сейчас помолчи...
Комка, виляя хвостом, подбежал к немчуренку, тот - в рев, так зашелся, вот-вот задохнется. От этого рева немцы еще больше оцепенели. Комка тоже труса сыграл - поджал хвост и вылетел вон.
Небритый, гунявый старик - кожа да кости - поднялся при появлении русских сразу и стоял теперь истуканом. Из столбняка его вывел рев ребенка. Подрожал отвислыми щеками, для начала, как пароль, прошамкал: "Гитлер капут" - и стал тыкать себя пальцем в грудь:
- Русски плен... Говорить кляйн слофф... малё...
Такая покорность, такая угодливость на лимонном дряблом лице - плюнуть хотелось.
- Не знаете, чья это собака? - кивнул Пятницкий на дверь, за которой скрылся Комка.- Кто хозяин? Здесь нет его?
- О, хунд! Наин хозяин. Хаус... Дом ист Шталлупенен.
Эвон откуда! Почти у самой границы с Литвой.
- Чего бежали-то? Геббельс уговорил?
Видно, только Геббельса и понял старик, поспешил на всякий случай, как и от фюрера, откреститься:
- Капут Геббельс. Швайн Геббельс!
Вот это старик! Свиньей назвал Геббельса.
- Голодные, поди? Есть хотите? Брот, киндер, ессен.
Старик испуганно помигал воспаленными веками, втянул черепашью шею.
- Герр оффицир, найн брот... Вир хюнгерн...
Не совался бы ты, Пятницкий, со своим немецким! Этот ветхий пень еще подумает, что ребятишек с хлебом съесть хочешь. Не стал больше Роман искушать себя немецким языком, взял у Шимбуева из-под мышки буханку, сунул старику в руки.
- Детей покормите. Киндер, ферштейн? - порубил ладонью воздух на части, потыкал пальцем на ребятишек, дескать, на них поделить надо. Резко повернулся и, зло возбужденный, вышел. С отвращением вспомнил свою школу. Несправедливо, конечно,- всю школу, но кое-что в ней иного и не заслуживает. С бешенством спросил Шимбуева:
- Алеха, здорово я по-немецки говорю?
- Да уж куда с добром,- с подозрительной интонацией ответил Шимбуев.
- Ты что, в способностях комбата сомневаешься? Так слушай: перфект, имперфект, плюсквамперфект, номинатив, аккузатив... Во, а ты...
- Ну и поговорили бы. Чего вас из сарая как ветром выдуло?
- Страсть какой ты невоспитанный. Не веришь, грубишь начальству...
Довольный, что сумел задеть лейтенанта, Шимбуев кривил губы в усмешке. Пятницкий все еще не мог успокоиться, шел быстро и рассерженно. Подумать только, с пятого класса немецкий язык учил, по два часа в шестидневку, да домой задавали. Сколько же это получается? Имперфект, генитив... Подавились бы этими спряжениями да склонениями. Десять слов к уроку! Назубок! Под страхом исключения из школы! И не надо бы ничего больше. Без спряжения, в одном падеже. Умный поймет, а с дураком и говорить нечего. Через шесть лет... Подсчитал, сколько учебных часов в году, умножил на шесть, повернулся к Шимбуеву.
- Алеха, таблицу умножения помнишь?
Шимбуев даже остановился.
- Комбат, я уже думал однажды, что у вас клепка выпала, больно вопросы-то... Как с печки шлепнулись.
- Помнишь или нет?
- На хрена мне таблица, без нее сосчитаю.
- Тогда считай: шесть раз по восемьдесят одному, да на десять умножить.
- Четыре тысячи восемьсот шестьдесят,- без промедления отчеканил Шимбуев.
Пятницкий подозрительно посмотрел на Шимбуева, наморщил лоб, проверил подсчет.
- Точно. Ты это как так?
- А я знаю? Сосчиталось, и все.
- Ты кто? Пифагор? Лобачевский? Софья Ковалевская?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69