- Сейчас будут три поста, - сказал вдруг Йене. - Первый пройдем
легко.
Только не говори ни слова.
- А второй и третий?
- Третий тоже пройдем. Если второй пропустит. Думаю я, не мешай.
Когда меня вниз тащили, постов я и не приметил. То ли моих
конвоиров хорошо знали, то ли вниз пройти легче, чем наружу выйти...
- Шаг мельче и ровнее... - напомнил Йене. - Остановлюсь - тоже
стой. Пойду - иди следом.
Первый пост был так неприметен, что я бы точно мимо прошел, сразу
подозрения охраны вызвав. Это была ниша в стене коридора, и там, за
маленьким столом, без всякого света, сидели трое монахов. Перед двумя
на столе лежали арбалеты: с тупыми стрелами, которые обычно не
убивают, а оглушают.
Перед третьим лежал лист бумаги и самописное перо, что почему-то
еще страшнее казались, чем оружие.
- Мир вам, братья... - сказал Йене, остановившись. Стражники
убрали руки с арбалетов.
- И тебе мир, датчанин, - сказал монах с пером насмешливо. Словно
происхождение Йенса какой-то повод для шуток давало. - Как дела?
Смирно твои сидят? Побегов не замышляют?
Все трое заулыбались.
- Замышляют, каждый день, - сдержанно ответил Йене. - Кто сегодня
на кухне?
Охранник скорчил недовольную рожу:
- Пьер... можешь не спешить...
- Храни нас Святой Себастьян от желудочных колик... - сказал Йене.
Все три монаха заржали.
- Ты сегодня в ударе, Йене! - сообщил охранник, что-то выписывая
на бумаге. - Давай топай...
Следом за Йенсом я пошел дальше по коридору. Как только мы
удалились от поста шагов на пятьдесят, тихо спросил:
- За кого они меня приняли? Почему не спросили ничего?
- Дальше по коридору, за тюрьмой, кельи для провинившихся монахов,
- ровно сказал Йене. - Они наказаны на различные сроки обетом молчания
и одиночеством... но не так строго, конечно, как... как мои
подопечные. Мне позволено брать кого-то из них в помощь, когда я иду
за пайками. Я беру... всегда, даже если могу унести корзину один. Для
них это в радость.
- Понятно... а второй пост?
Йене остановился. Повернулся, кивнул:
- В том-то и дело. За второй пост им выходить нельзя.
- Сколько там человек?
- Пятеро. Ильмар, я не позволю тебе убивать своих братьев.
- Тогда придумай, как пройти без крови!
Он думал. Действительно думал. Знать бы еще, о чем...
- Ильмар-вор, ты знаешь галльский?
- Да.
- Хорошо?
- Никто не жаловался.
- Пошли...
Мы прошли еще по коридору, остановились возле уходящего вбок
прохода. Йене сказал:
- Мне надо посмотреть, кто на втором посту. Нет ли там людей,
знающих Пьера.
Я покачал головой:
- Нет, Йене. Я твой план понял. Но не отпущу тебя одного. Рискнем.
- Тогда пошли на кухню... - без всякого удивления сказал Йене.
Еще в коридорчике я почувствовал запах готовящейся пищи. И он мне
не понравился.
Стукнув в дверь, Йене вошел на кухню. Я - следом. Там было светло,
ослепительно светло от нескольких газовых рожков. Посередине кухни
стояла хорошая плита, тоже газовая, на ней булькали и пузырились
кастрюли. За разделочным столом, с хорошим стальным ножом в руках,
стоял этот самый Пьер - крепкий детина с младенчески невинным пухлым
лицом, в белом переднике поверх рясы и грязноватом белом колпаке, лихо
сдвинутом на затылок. Я на него был похож разве что ростом.
- О! Йене! - радостно завопил Пьер. То ли он был глуховат, то ли
просто предпочитал орать, а не разговаривать. - Ты рано, Йене! Еще не
готова похлебка!
- Да мы не за похлебкой, брат... - виновато сказал Йене. Посмотрел
на меня, спросил:
- Голос запомнил? Я кивнул. Йене резко развернулся и огрел Пьера
кулаком по лбу.
- Ой-ля-ля... - грустно сказал повар и рухнул на пол. Я от
удивления головой затряс, словно сам по ней получил. Никогда такого не
видел, чтобы сраженный тяжелым ударом человек успевал что-то
членораздельное сказать. Это разве что в пьесах герои успевают и
Искупителю взмолиться, и проклятие выкрикнуть, и что-нибудь
нравоучительное пискнуть. А в настоящей жизни - шиш!
Разве что обрывок бранного слова вместе с соображением вылетит...
- Крепкий... - Йене тоже был удивлен. - Ой-ля-ля, крепкий...
Объяснять мне ничего не требовалось. Вдвоем мы быстро стянули с
Пьера рясу, передник, колпак. Затушили плиту - не то погаснет огонь, и
отравится галлиец газом. Связали Пьеру руки и ноги.
- Рот можно не затыкать, - решил Йене. - Все равно никто воплей не
услышит. А он вечно гнусавит, нос у него плохо дышит, может
задохнуться от кляпа.
Закончив переодеваться, я спросил:
- Похож?
Йене с сомнением смотрел на меня. Покачал головой:
- Нет. Разве что для того, кто Пьера один раз видел, да и то в
темноте.
Я сдвинул колпак на затылок. Взял поварской нож, обрезал со лба
слишком длинные волосы, чтобы хоть чуток короткую стрижку монашескую
напоминали.
Сказал:
- Ты рано, Йене!
Закусив губу, надсмотрщик взирал на меня. Пожал плечами:
- Голос похож... Не знаю. Пьера перевели к нам недавно, в
наказание. Может быть, и не узнают.
- На вся воля Сестры и Искупителя. Знаешь... давай-ка еще...
Я снял с плиты кипящую там кастрюльку. Понюхал. Гадостный супчик,
но не совсем уж мерзкий.
- Где здесь помойное ведро? - выплескивая половину кастрюли в
медный котел с тушащейся капустой, спросил я.
- Вот...
- Лей доверху.
Сморщившись от отвращения. Йене поднял крепкое дубовое ведерко и
щедро плеснул в котелок. Вышло замечательно! От одного вида этого
супчика - с картофельной шелухой, луковыми шкурками, какими-то совсем
уж безнадежными обрезками мяса и жил, подозрительного вида лохмотьями
чего-то совсем странного - блевать хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17