А после полудня, когда солнце, может, и поворачивалось в эту сторону, заглядывая в окна, я уходил на почту – относил пакеты.
Вот моя тысяча первая склейка. Хотите верьте, хотите нет, но она удалась, она была настолько безупречна, что я чуть не заплакал, и начиная с этого момента я делал уже только безупречные склейки. Этим умением я овладел.
Настал день, когда дядя придирчиво изучил мои безукоризненные склейки, почти бережно сложил их стопкой одна на другую, а потом с задумчивой и серьёзной миной взвесил эту стопку на ладони.
После этого он принёс мне «настоящую» бумагу, в упаковке из «Дома Фермойген».
Вот и предаю огласке марку, писчая бумага с дорогими водяными знаками – две башни и девиз Фермойгена в верхнем углу: «Мы знаем и ценим это». Правда, к нам поступала по заказу версия без водяных знаков – более тонкая, более прозрачная и, возможно, даже более дорогая. Дядя приносил её с особым жестом, как будто речь шла о чём-то запретном.
В известном смысле именно о нём и шла речь.
Гладкая, очень тонкая бумага, тонированная под пергамент и достаточно прочная. Прочность, сказал дядя, за счёт склеивания двух листов, естественно, повышается.
Но всё-таки – для какой же цели?
* * *
С каким дальним умыслом?
На этом месте я вдруг затормозил, то есть до этого места я послушно следовал за воспоминаниями, какой бы бессмысленной ни казалась мне моя деятельность, но вот тут меня внезапно осенило.
Я встаю и иду, сперва медленно, потом всё быстрее поднимаюсь по лестнице на третий этаж, в клеевую, куда я давно уже не заходил.
Что же я надеюсь здесь найти – путеводитель, план расположения клада, тайный номер банковского счёта под столешницей?
Я выглянул из окна – кстати, госпожа Штумпе как раз во дворе. Чем же она там занята? Судя по всему, идёт по следам моих поисков. Сегодня утром я там немного поковырялся в земле – без особой надежды на успех: около тиса у стены и ещё позади другого дерева, где накануне заметил большой зазор между каменными плитами.
Ах, ничего она там не найдёт! Как и я не нашёл.
Итак, «меня осенило» – это слишком сильно сказано, но в клеевую я вошёл с неким подозрением, которое предстояло проверить.
Сумрачный свет со двора сообщал мастерской очень деловой и трезвый вид, бумага и валик лежали на столе, готовые к использованию, и даже холодный запах клея всё ещё держался в воздухе, как будто и не было такого длительного перерыва в работе.
Нет, я даже не озирался в поисках неведомо чего, а прямиком направился к столу, приподнял эбонитовую пластину – и вот оно, письмо, готовенькое – и столь же загадочное, – написанное дядиной рукой.
Дорогой племянник,
до сих пор ты (добросовестно) следовал моим указаниям, и впредь так держать, keep up the good work! Бумага терпелива, а терпение востребовано, как знать, может, на горизонте и покажется «серебряная линия». Никогда не следует сдаваться раньше времени.
Подсказка: претензии имеют силу лишь до тех пор, пока они обеспечены.
Твой дядя Августин.
3. Чертить линии
Однажды утром – в один из тех дней, когда госпожа Штумпе была не в духе и с подчёркнутой твёрдостью накрыла нам завтрак, а потом с такой же твёрдостью убирала со стола, – дядя отвёл меня в сторонку.
– Она не получит ничего, понимаешь? Приглушённым голосом.
– Она не может претендовать на наследство. Она и так получила уже достаточно, боюсь, даже больше, чем следовало.
Потом он отвёл меня ещё на шаг дальше.
– Ты хоть знаешь, что у неё есть собственная квартира?
Я не знал. Насколько мне было известно, она занимала одну из комнат на первом этаже – туда можно было попасть через коридор, в котором всегда своеобразно пахло горелыми волосами.
Дядя кивнул:
– У неё есть квартира! Но она в ней не живёт. На Леонард-Франк-штрасе. – Дядя держал меня за локоть. – Квартира, битком набитая безобразными вещами, я там был однажды.
Он смотрел на меня с ужасом.
– Кошмар! Одни самоделки.
– Но если у неё есть квартира, – призадумался я, – почему она там не живёт?
– Потому что она живёт здесь.
Ну что ж, тоже объяснение.
Я должен признаться, что уже думал об этом. Госпожа Штумпе не была красавицей; по-моему, я уже делал какие-то намёки относительно её внешности. Выигрышного в её лице было совсем немного. Хотя, если приглядеться, где-то на заднем плане просматривалась некоторая привлекательность. Но уж очень далеко на заднем плане.
Я не знаю, каким образом у человека получается злобный взгляд: то ли это зависит от того, как посажены глаза, то ли это некая одеревенелость век. Как бы то ни было, злобный взгляд у неё был. И всякий раз, когда я сталкивался с ней, я пытался обрести позитивный импульс, противопоставляя его этой злобе. Мне казалось, таким образом я обезоруживаю её.
Я много раз видел, как она моет лестницу; это случалось подозрительно часто, как будто она питала особую слабость к чистоте ступеней. В коридоре она мыла куда реже.
Может, потому, что с лестницы больше видно?
Когда она протирала ступени, мимо неё трудно было проскользнуть: со своей мускулистой спиной она делала сильный замах, а её могучие окорока раскачивались на всю ширину лестницы.
Как рассказывал дядя, когда-то она не то занималась гимнастикой, не то работала в Федерации спортивной гимнастики, – теперь за давностью лет в этом уже не разобраться, но в любом случае она бывшая спортсменка, и это я не могу поставить под сомнение. Действительно крепко сшита.
Но чаще всего она занималась уборкой на самом верхнем, третьем этаже, где располагались дядины личные покои, поэтому я не так уж часто путался у неё под ногами.
Я скорее предположил бы в ней бывшую метательницу молота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37