— У тебя есть соседи, — сказала она. — Значит, ты не в полном одиночестве в Эвреберге.
— Это не соседи, — возразил он. — Нет, никакие это не соседи.
— Но я вижу дым, из трубы дым идет. — сказала она.
— Ага, — согласился он. — Дым идет всегда. Это как бы знак того, что он жив.
— Кто? Кто жив?
— Брат мой. Улоф. Кабы не он, я бы давно умер
Она быстро перевела на него взгляд. Интересно, как он выглядит, неожиданно произнеся слова, очевидно, полные теплоты?
А он продолжал:
— Я не доставлю удовольствия этой сволочи, умерев раньше него. Вот что привязывает меня к жизни, этого перевеса надо мной он не получит.
Да, действительно, из трубы там, внизу, валил дым, упрямый черный дым на фоне ослепительно белого снега.
— У меня рак, а у него сердце. И рак, говорят, хуже, но сердце как гриб, раз — и рухнуло. Так что пусть не думает, будто что-то решено. Сволочь.
Ничего подобного этому сглаживающему все снежному покрывалу, этой бесконечной перине, она сказала ему об этом — она никогда раньше не видела: какая пена материализованного света! Может, она напишет несколько строк о ландшафте легенды, практически лишенном всех свойств, о местности, где жили почти все святые и по которой странствовал со своим посохом Кристофер.
Когда расчистят дорогу? — спросила она. Никому не известно, — ответил он. — Кто-нибудь расчистит, когда у него будет время. Да и сказать, чтоб в этом была такая срочная необходимость, никак нельзя.
Они позавтракали. Завтрак ничем не отличался от ужина.
Я теперь ем совсем мало и медленно, сообщил он. — Во мне все скукожились: грудная клетка, голова, челюсти, глотка.
Потом он опять лег на диван.
А она вышла из дома. Надо же кому-нибудь попытаться хоть немного разгрести эти чудовищные заносы.
И тут у нее между ног в дом проскользнула кошка:
— Значит, у тебя все-таки есть кошка, сказала она.
Она у меня всегда была, — отозвался он. Ее зовут Минна. Она обычно спит у меня на коленях. А писает в меховую шапку за дверью. Я, пожалуй, ее убью.
За дверью и вправду лежала вывернутая наизнанку меховая шапка, от нее едко и тошнотворно воняло мочой. Шапка была большая, Хадар носил ее до тех пор, пока голова не стала усыхать.
К стене возле входной двери была прислонена лопата, он знал, что начнется снегопад.
Она расчистила крыльцо, разрыла круглую площадку перед домом и узкую тропинку к хлеву. Снега было по колено,
В ландшафте легенды, напишет она вечером, гора — это Гора, река — Река, лес — Лес и море — Море. Частное всегда имеет силу и для общего, отдельные формации местности представляют феномен как таковой и поэтому, похоже, лишены той индивидуальности, которую проявляют обычно все природные явления. Мир выровнен, превращен в бескровную абстракцию, он зовет к безразличию, если не сказать к отстранению. Герои легенды заражают окружение своей репрезентативностью, и ландшафт тоже становится суррогатом.
Когда она вернулась, он сказал:
— Правильно, было необходимо, чтобы ты приехала ко мне и расчистила снег.
Позднее, сидя у окна, она разглядывала сугробы возле дома и горы на горизонте, они были совершенно одинаковыми — снежные сугробы и горы. Хадар лежал не шевелясь, с закрытыми глазами, может, спал. На стене тикали часы, время от времени они начинали хрипеть и били целый час или половину.
Но он не спал, внезапно — он спросил:
— У Улофа дымит?
— Дымит.
Кошка лежала на груди Хадара. Вид у нее был поистине древний, на задних ногах почти не осталось волос, усы, мордочка и уши выцвели и приобрели желтоватый оттенок.
Он открыл глаза и чуточку приподнял голову, чтобы видеть Катарину.
— Приготовила бы ты поесть, — сказал он.
— Проголодался?
Нет, теперь он уже больше не может наслаждаться настоящим чувством голода.
Но ты проголодалась, — сказал он.
Да, пожалуй, проголодалась, — ответила она.
И спросила, что приготовить. Тогда он показал на входную дверь, ей просто надо сходить туда, в хлев, там есть все что нужно, да уж, у него даже вырвался тихий, осторожный смешок, когда он сказал:
— Там еда!
Длинное гумно, пристроенное к хлеву, было забито дровами, нарубленными и расщепленными березовыми дровами, которые были сложены в штабеля от пола до потолка. А в хлеву она обнаружила такие же штабеля: мешки с мукой и крупой, ящики с маслом, сахаром и макаронами, горы хрустящих хлебцев, консервов и сыров, коробки с вяленой рыбой и две бочки исландской сельди. С потолка свисали копченые лопатки, окорока и колбасы. И вяленая баранья туша.
Она взяла банку с пютти-панной (типичное шведское блюдо, своего рода рагу из кусочков мяса, сосисок, картофеля и других овощей). Пища, гарантирующая выживание, — было написано на этикетке. В горах, в лесу, на море.
— Ты запасся словно на случай войны, сказала она, вернувшись в дом.
— А сейчас и есть война, — сказал он.
Судя по всему, она уже привыкла к его миазмам, ела без всякого труда. Он медленно, с усилием проталкивал куски в усохшую глотку.
На минуту перестав жевать, он проговорил:
— Зато зубы, с ними все в порядке.
И, приподняв большим пальцем верхнюю губу, продемонстрировал ей: зубы сточились, притупились, но все были крепкие, ни один не выпал.
— Больно жалко такие зубы, — сказал он, — потому как у меня рак и я умру, и они испортятся.
— Верно, — согласилась она. — Эти зубы могли бы прослужить еще много лет.
У него было еще много чего сказать о теле, процесс поглощения пищи и пютти- панна заставили его временно, но серьезно задуматься о своем теле, она, сидя напротив, переводила и суммировала.
Тело — самая что ни на есть естественная вещь в мире, оно существует и делает свое дело, даже если о нем совсем не думаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34