– Кто ты такой?
Уолтер, смущенный, пробормотал:
– Извините, сэр, меня зовут Уолтер О'Хара… Я здесь недавно…
И вновь недобрая улыбка перекосила лицо мужчины с желчным цветом кожи.
– И ты считаешь, что это – достаточные основания для того, чтобы нарушать существующие правила?
Уолтер пожал плечами – он ничего не знал о каких-то там правилах.
– А что я нарушил?
– Тут, – мужчина топнул ногой, – тут половина для девочек. И мальчикам перелезать через забор строго возбраняется… Тебе понятно?
– Но, сэр, – несмело сказал он, – у меня здесь сестра… Молли.
– Ну и что с того?
– Я хотел бы ее увидеть…
Подойдя к Уолтеру, воспитатель взял его за руку и повел к калитке.
– Что ж – весьма похвальная черта, молодой человек… Подросток слабо улыбнулся.
– Спасибо…
– Я говорю о твоих братских чувствах к сестре… Как ты говоришь, ее зовут?
– Молли… Эмели О'Хара…
– Очень хорошо… На первый раз я не буду тебя наказывать – потому что ты новенький. Но в следующий раз ты должен знать, что тебе здесь совершенно нечего делать… Понял меня?
Уолтер кивнул.
– Да, сэр… Мистер…
– Мистер Яблонски, – произнес мужчина сухим голосом и, как, во всяком случае, показалось Уолтеру, с каким-то легким иностранным акцентом. – Мистер Яблонски… Я служу воспитателем в этом заведении. Вполне возможно, что меня назначат воспитателем к тебе…
Уолтер слабо улыбнулся – видимо, хотел сделать вид, что такая перспектива дальнейшего знакомства с мистером Яблонски его очень воодушевляет.
После непродолжительной паузы он осторожно поинтересовался:
– А когда я смогу увидеть Молли?
– Увидишь в воскресенье, – ответил мистер Яблонски и, доведя нового воспитанника до калитки, препроводил его на мужскую половину. – Если конечно, – добавил он, – до того времени не ввяжешься в какую-нибудь историю и не будешь наказан…
В воскресенье? Что ж, пусть будет так. Это лучше, чем вообще никогда. Сегодня вторник – стало быть ждать осталось четыре дня, не считая сегодняшнего… Скорее бы…
Все эти первые впечатления резкими, неизгладимыми картинами запали в память Уолтера.
Сколько раз потом, уже живя в доме Хартгеймов, он видел во сне эти коричневые стены, этот плац с чахлой, забитой травой, вытоптанной многочисленными ногами, длинные и узкие коридоры, широкую лестницу, стертую подошвами воспитанников, – за какой-то год он так привык ко всему этому, что все сделалось как бы частью его самого.
Но впечатления первого дня все-таки не умерли в его душе, и он всегда мог вызвать перед своими глазами чрезвычайно живо образ всех этих предметов, – вид, совершенно отличный от реальности, более яркий, свежий и как будто бы даже немного наивный.
Вечером Уолтеру, вместе с прочими новичками, дали по стакану мутноватого напитка, именуемого «чаем», пломпудинг и половину французской булки.
Булка показалась на вкус кислой, а чай почему-то отдавал сельдью – Уолтер, рискуя быть замеченным, украдкой вылил его.
После ужина воспитатель проводил мальчика в спальню и показал Уолтеру его кровать.
– Каждое утро ты должен застилать ее, – сказал воспитатель, и Уолтер почему-то подумал, что и этот человек чем-то неуловимо смахивает на мистера Яблонски – того самого, который увидел, как он перелезает через забор на половину девочек – наверное, своим желтоватым желчным лицом. – Ты умеешь застилать постель?
Мальчик кивнул.
– Да.
Воспитатель, постояв некоторое время у него над душой и, сделав необходимые распоряжения, удалился, и Уолтер принялся расстилать постель.
Спальня для мальчиков среднего возраста в тот вечер долго не могла угомониться. Подростки в одном белье перебегали с кровати на кровать, дрались, прыгали, били друг друга подушками и просто кулаками, слышался хохот, шум возни, звонкие шлепки ладоней по голому телу.
Только через полчаса начал затихать весь этот бедлам и умолк сердитый голос дежурного воспитателя, окликавшего шалунов по фамилиям.
Когда же шум окончательно прекратился, и отовсюду послышалось дыхание спящих детей, прерываемое изредка сонным бредом, Уолтеру вдруг сделалось невыносимо тоскливо.
Все, что на короткое время забылось им, все, что заслонилось новыми впечатлениями, – все это вдруг припомнилось с беспощадной ясностью: дом в Белфасте, где они после смерти матери жили втроем – он, отец и Молли. Суд, суровые мантии, белые парики, бледное, точно из воска лицо отца, страшный приговор – «пожизненное заключение», а это значит, что он никогда больше уже не увидит папу: потом – долгий и томительный путь, сперва по морю, а затем по железной дороге…
Все это заслонила острая, щемящая жалость к отцу…
Ему припомнились те случаи, когда он был недостаточно внимателен к нему, порой даже груб, когда отец просил его что-нибудь сделать, а он, Уолтер, отказывал ему даже в каких-то пустяковых просьбах…
И мальчику становилось нестерпимо стыдно; он многое бы отдал за то, чтобы исправить положение, но теперь, когда отец был в тюрьме Шеффилда, а он и Молли – здесь, в воспитательном доме, было уже поздно.
В его разгоряченном, подавленном и одновременно взволнованном уме лицо отца представлялось, когда он вспоминал суд и приговор, таким бледным, неживым и болезненным, воспитательный дом – таким суровым и нехорошими местом, а сам он и его сестра – такими несчастными и заброшенными, что Уолтер, сам того не желая, заплакал жгучими, отчаянными слезами, от конвульсивных рыданий вздрагивала его узенькая металлическая кровать, а в горле стоял какой-то сухой колючий клубок…
Он вспомнил свой сегодняшний разговор с мистером Яблонски, и ему очень захотелось увидеть свою сестру Молли…
Скорее бы наступило долгожданное воскресенье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101