Для него «природная жизнь» – это временное обличье, а не подлинное состояние души. До встречи с Лизой «он вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии, искал его в светских забавах, часто не находил: скучал и жаловался на судьбу свою», а потому, когда любовь девушки утратила для него значение «новости», он оставляет ее ради богатого приданого пожилой вдовы.
Этот тип довольно точно описал А. Грибоедов в своем очерке «Характер моего дяди». «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующим, характер моего дяди. Историку представляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства. Тогда уже многие дуэлировались, но всякий пылал непреодолимою страстью обманывать женщин в любви, мужчин в карты или иначе…» «Отцами Онегиных» назвал В. Ключевский этих людей. Их воспитание начиналось при императрице Елизавете, а завершалось в эпоху Екатерины II.[9] С детства они дышали атмосферой, пропитанной развлечениями и светскими забавами. В пятнадцать лет произведенные в офицеры, молодые дворяне, пристроившиеся в столице, уже допускались на французские комедии, бывали на детских балах, участвовали в великосветских балах-маскарадах, длившихся порой по 48 часов.
Бал не был единственным местом, где можно весело и шумно провести время. Веселье продолжалось на холостых попойках в компании молодых гуляк, офицеров-бретеров, известных «шалунов», пьяниц и забияк. Загул и пьянство, доступные любовные приключения воспринимались как истинно «гусарское» поведение, противопоставленное скованной «приличиями» и условностями жизни светского человека.
Другая важная сфера развлечений молодого дворянина – игра в карты. С карточной игрой связаны мысли о случае, удаче, как результате непредсказуемой игры обстоятельств, капризов Фортуны. Азартные игры влекли за собой атмосферу мистики, ощущение вторжения потусторонних сил в расписанную по рубрикам частную жизнь человека империи. Ю. Лотман обоснованно усматривает «связь между азартной игрой и общей философией романтизма, с его культом непредсказуемости и выпадения из нормы».
Игра в карты стала «своеобразной моделью жизни». Распространенность азартных игр принимала в русском обществе второй половины XVIII – первой половины XIX века характер всеобщей эпидемии. Карты сулили не только возможность мгновенного обогащения, но и создавали некий ореол власти вокруг опытных игроков. Хладнокровный и опытный банкомёт в глазах неосторожного и взволнованного понтёра[10] превращался в «образ судьбы» (Ю. Лотман).
За одну ночь игры составлялись и проигрывались целые состояния. Особенно распространены были азартные карточные игры в военной среде. Быть офицером на действительной службе и не играть в карты – немыслимое сочетание.
Крупная карточная игра далеко не всегда велась честно, но общественное отношение к шулеру было снисходительным. Ему, как и соблазнителю девушки, обычно не отказывали от дома и могли принимать в порядочном обществе, куда навсегда заказан путь растратчику казенных денег, или дворянину, отказавшемуся от дуэли, или офицеру, проявившему трусость в бою. Так, например, в «Горе от ума» Платон Михайлович характеризует Загорецкого не только как доносчика, но и шулера:
При нем остерегись, переносить горазд,
И в карты не садись: продаст.
От карточной игры и светских развлечений молодые дворяне легко переходили к новомодным книгам и идеям. Под влиянием светских приличий и обязательного обучения у них постепенно формировался интерес к знаниям. Но выучивался молодой человек обычно не тому, что требовала узаконенная программа. Например, кадеты шляхетского корпуса не столько изучали военно-технические дисциплины, сколько целые недели разучивали и разыгрывали очередную новую трагедию Сумарокова.
Домашнее обучение, если оно не имело уж совсем формального характера, как в доме Простаковых, предполагало не только учителя-иностранца, но и наличие в доме библиотеки французских авторов; «…лет с 12 гвардейский сержант уже осваивался с Расином, Корнелем, Буало и даже с самим Вольтером» (В. Ключевский). Кстати, интерес пушкинского Петруши Гринева к французским книгам, имевшимся у Швабрина, а также быстро пробудившаяся у него в Белогорской крепости страсть к чтению, переводам и написанию стихов, кои несколько лет спустя похвалил сам Александр Петрович Сумароков, свидетельствуют о том, что в провинциальном доме его отца была неплохая по тем временам библиотека.
Во времена Екатерины, поощрявшей приобщение русского общества к новейшим идеям европейского Просвещения, русский дворянин мог посетить Вольтера в его фернейском уединении,[11] бывал в парижском свете, парижских салонах, где, вперемежку с анекдотами, рассуждал на всевозможные темы, касающиеся проблем науки, морали, вопросов о бессмертии души и всяческих предрассудков. Заняв административную должность после службы в гвардии, но не привыкший к делу, русский дворянин в конце концов переезжал в свое поместье. Здесь, предприняв неудачные попытки заняться сельским хозяйством, он приходил к мысли, что человеческий век короток и его надо провести в свое удовольствие.
В деревне знатный и богатый барин окружал себя шутами, карликами и пиитами. На его обеды и пиры съезжалось все окружное шляхетство. Гостей развлекали обедами и балами, псовой охотой и театральной пасторалью. Вечерний стол часто завершался веселой попойкой до утра, где гостей потчевали красавицы из барского «гарема».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22