В «гарем» попадали не только крепостные девушки. Случалось, барин даже умыкал какую-нибудь понравившуюся ему жену или дочь живущего по соседству мелкопоместного дворянина. И никакого суда над похитителем обычно не было, потому что родовитый барин, имевший к тому же большие связи в столице, сам творил суд и расправу над не угодившими ему.
Мемуарная литература пестрит множеством историй, повествующих о беззакониях, творимых богатыми и влиятельными помещиками в своих имениях. Н. Греч в «Записках о моей жизни» рассказал об одной из таких историй, случившейся со свояченицей его деда немкой Анной Паули. В качестве гувернантки она поехала с одним богатым помещиком в отдаленную провинцию. «Дворянин вздумал обратить молодую и, как гласит предание, хорошенькую лютераночку в православие, стал ее уговаривать, убеждать, стращать, ничто не помогало. Раздраженный неожиданным упрямством, он, наконец, объявил ей, что уморит ее с голоду, повел в пустой погреб и замкнул. Она просидела в темном погребу несколько дней без пищи и уже готовилась к голодной смерти. Вдруг отворились двери ее темницы. Жена мучителя ее пришла освободить ее и рассказала, что муж ее, отправившись на охоту, упал с лошади, ушибся смертельно и перед концом объявил, что это несчастие, конечно, есть кара Божия за терзание бедной немки, сказал, где запер ее, просил освободить несчастную и скончался».
Подобный тип «старинного русского барина» Пушкин воплотил в Кириле Петровиче Троекурове («Дубровский»). «Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось его имение. Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирила Петрович принимал знаки подобострастия как надлежащую дань; дом его был всегда полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность, разделяя шумные, а иногда и буйные его увеселения. Никто не дерзал отказываться от его приглашения или в известные дни не являться с должным почтением в село Покровское». И хотя события в «Дубровском» относятся уже к XIX веку, весь образ жизни Троекурова порожден предыдущим столетием.
Способность проматывать состояния, легко расставаться с деньгами, наживая миллионные долги, не входить в мелочные бухгалтерские расчеты – все это считалось признаком хорошего тона. П. Мельников-Печерский рассказал в «Старых годах», как целенаправленно просаживали свое состояние в течение нескольких поколений родовитые князья Заборовские: «После войны (речь идет о Семилетней войне 1756–1763 гг. – М. С.) вдовый князь Борис Алексеевич поселился в Петербурге, женился в другой раз и, прожив до 1803 года по-барски, скончался от несварения в желудке после плотного ужина в одной масонской ложе. Целую жизнь, будто по заказу, старался он расстроить свое достояние, но дедовские богатства были так велики, что он не мог промотать и половины их, оставив все-таки три тысячи душ единственному своему сыну и наследнику, князю Даниле Борисовичу. Этот последний князь в древнем роде князей Заборовских как ни старался поправить грехи родительские, но не мог восстановить дедовского состояния. Впрочем, и сам он протирал-таки глаза отцовским денежкам исправно. С воронцовским корпусом во
Франции был, денег, значит, извел немало; в мистицизм, по тогдашнему обычаю, пустился, в масонских ложах да в хлыстовском корабле Татариновой малую толику деньжонок ухлопал; делал большие пожертвования на Российское библейское общество. Душ восемьсот спустил понемножку. Дочь его, княжна Наталья Даниловна, как только скончался родитель ее, отправилась на теплые воды, потом в Италию, и двадцать пять лет так весело изволила проживать под небом Тасса и Петрарки, с католическими монахами да с оперными певцами, что, когда привезли из Рима в Заборье засмоленный ящик с останками княжны, в вотчинной кассе было двенадцать рублей с полтиной, а долгов на миллионы. <…> Кончилось тем, что Заборье пошло под молоток. Сын подносчика в Разгуляе стал владельцем гнезда знаменитого рода князей Заборовских, а кредиторы княжны получили по тридцати пяти копеек за рубль…»
Знакомство с бытом и нравами дворянства XVIII века – необходимое условие для понимания характеров повести Карамзина.
Исторические и топографические реалии повести
Рассказывая историю бедной Лизы, автор подчеркивал ее правдивость: «Ах! Для чего пишу не роман, печальную быль!» Традиционно действие русских повестей и романов обычно начиналось со слов: «В одном городе» или «В одной деревне». Повесть Карамзина открывалась реальной величественной панорамой Москвы, увиденной автором с горы, где располагался известный всем москвичам Симонов монастырь.
Глазами автора-рассказчика читатели видели, как на противоположном, высоком берегу Москвы-реки, за дубовой рощей, «в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь», самый древний монастырь Москвы, основанный в XIII веке первым московским князем Даниилом – сыном Александра Невского. Еще далее, «почти на краю горизонта» синеют Воробьевы горы, названные по имени расположенного на них старинного дворцового села Воробьево. По преданию, название это село получило за то, что здесь издавна росли замечательные вишневые сады, и во время созревания ягод туда слетались тучи воробьев со всех окрестностей. На левом, пологом берегу реки вдали просматривается «село Коломенское с высоким дворцом своим». Коломенское являлось одной из основных летних резиденций московских царей до конца XVII века. В 1667–1668 годах по велению царя Алексея Михайловича здесь построили великолепный деревянный дворец, который за изысканность и сказочное многообразие архитектуры был провозглашен в то время «восьмым чудом света».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22