– Господин Лагутин просит вас зайти к нему.
Генри поднялся по витой лестнице, держась одной рукой за канат, а в другой зажав картонную коробку – это были четыре медовых пирожных, купленные им в кондитерской. Стучать ему не пришлось – как по электронному сигналу, дверь распахнулась, и Федор обнял его:
– Заходи, дорогой друг, заходи, никого нет желаннее тебя.
– Осторожно, пирожные, – предостерег Генри и, подняв коробку повыше, вошел в номер.
В комнате была Барбара. Она сидела у стола и курила. Увидев брата, она радостно помахала и показала на корзину с фруктами:
– Федору нужны витамины.
– И сладости, – добавил Генри, поставив коробку возле корзины.
Барбара была уже в курсе всех событий. Не успел Генри задать вопрос, как она поведала ему, что рана не беспокоит Федора, что вряд ли имеет смысл накладывать новую повязку и что ни одно сухожилие не повреждено настолько, чтобы Федору пришлось отказаться от игры на флейте. Федор демонстративно согнул и разогнул руку и с похвалой отозвался о враче и лекарствах, которыми его лечили, не преминув упомянуть и чудодейственную мазь, изготовленную его бабушкой по старинному татарскому рецепту, он ведь уже обрабатывал ею рану Генри. Сейчас он театрально произнес:
– Мы верим в целительную силу, если нам дарит ее птица наших степей.
В хорошем настроении он взял из корзины яблоко и принялся тщательно чистить его таким образом, чтобы кожица завивалась колечками; не прерывая своей работы, Федор кивнул на письмо, лежащее на столе, – письмо из дома. Родные очень беспокоились о нем. Он написал им о случившемся, о том, как незнакомые люди, которых он до этого никогда в жизни не видел, не заговаривал с ними и ничем не провоцировал, кружили вокруг него на мотоциклах, нанося удары, а потом вынудили бежать. Он также написал, что поранился, когда искал защиты в доме своего друга, и что для него так и осталось загадкой, почему на него напали, ведь он не бросил в их сторону ни одного неодобрительного, а тем более враждебного взгляда.
– Да, – вздохнул Федор, – все это мне пришлось изложить своим близким, и я прекрасно понимаю, что они тревожатся, в особенности из-за того, что это нападение – полная для меня загадка и, пожалуй, еще надолго таковой останется. – Федор замолк, взглянул на яблочную кожуру и произнес: – Мои родные хотят, чтобы я вернулся домой. Они настоятельно рекомендуют мне это, но решение оставляют за мной.
– Ни в коем случае, – разволновался Генри, – тебе нельзя уезжать домой, вспомни, какую работу тебе здесь доверили, как высоко ценят твои знания.
– Я знаю, Генри, знаю и всегда буду благодарен коллегам из Высшей Технической школы, я достаточно часто испытываю чувство, что нас связывает удивительная коллегиальность, спаянность правдоискателей, все мы хотим найти один общий путь, но ты же видел, что произошло под твоими окнами в то воскресенье; я вблизи видел глаза окруживших меня парней, Генри, в их глазах стояла ненависть. Почему? За что? Ты сказал мне, что я, по их мнению, мог нарушить границы их территории, ты сказал, что ими руководит желание властвовать, то есть они пускают в ход силу даже для того, чтобы разведать пределы своей власти, но какова причина их ненависти?
Федор разрезал яблоко и протянул сначала кусочек Барбаре, потом Генри. Он повторил:
– Какова причина?
– Когда-то они и Генри угрожали, – заметила Барбара, – окружили и угрожали, я тогда просила, чтобы он вызвал полицию, но он не решился. – Она повернулась к Генри. – Разве не так? Ты не хотел вызывать полицию.
– Тогда я еще многого не знал, – помедлил Генри, – может, это было ошибкой, но мне всегда прежде всего хочется понять, почему что-то происходит, разобраться, что это за люди, зачем они сбиваются в банды, а потом испытывают удовольствие от того, что заставляют других почувствовать их силу, и нагоняют на всех страх.
– Ну и как, – спросила Барбара, – сейчас ты с этим разобрался?
– Нет, конечно, – ответил Генри, – но одно мне стало ясно: они считают себя обделенными. Не высказывая этого, они ощущают себя проигравшими. Они просто-напросто хотят заполучить назад то, что, по их мнению, у них отняли или недодали им. И они организуются в стаи, поскольку в стае ты заметен и что-то из себя представляешь, а в одиночку такое не под силу.
– Ну хорошо, – произнесла Барбара, – так что же, мы должны мириться с этим, проявить сочувствие, которого у них нет к нам, может, и с насилием смириться?
– Насилие иногда является следствием заблуждения, – заметил Генри, – и когда ты это осознал, ты должен попытаться предпринять что-нибудь против этого заблуждения, поговорить, например, с людьми. Мы должны поговорить с ними.
– Перестань, Генри, ты ведь прекрасно знаешь, что они говорят на другом языке, на своем собственном. Что же еще остается, если люди не понимают слов, что?
Генри долго смотрел на сестру, потом кивнул и сказал:
– Защищаться, Барбара. Если ничего больше не помогает, остается только защищаться, ты это прекрасно понимаешь.
Оба с удивлением заметили, что Федор улыбается, это была печальная улыбка разочаровавшегося человека, похоже, он не был расположен объяснять ее причину, однако на прямой вопрос Генри он ответил:
– Знаете, иногда наши разговоры не идут дальше обмена мнениями и убеждениями, и это проявляется особенно отчетливо, когда мы вот так сидим в полной растерянности.
– Точно, – сказала Барбара, – и поэтому я за то, чтобы мы наконец отправились в путь, надеюсь, что они еще открыты.
– Кто открыт?
– Это сюрприз, потерпи.
– Куда хотя бы мы идем? – спросил Генри.
– Это моя идея, – улыбнулась Барбара, – она случайно пришла мне в голову;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66