– Снежана... Какое красивое имя, – пробормотал он, слушая бульканье ароматного напитка, вливающегося в стакан.
Из-за того, что он думал не о виски, а о предмете, лежащем на столе, он наполнил стакан до краев и приложился к нему, как к минералке на пляже. Когда виски в стакане оставалось на палец, он оторвался. На лице Николая Ивановича не было ни тени подозрения на то, что он только что проглотил двести граммов сорокаградусного спиртного.
– Для коровы, – продолжил он свою мысль.
Полетаев положил обе руки на стол и стал барабанить по столешнице пальцами, размышляя о том, что ничего страшного не будет в том, что никаких каракуль на обратной стороне рисунка он не обнаружит. Жил ведь он все это время без таких проблем? Жил. И еще как жил! Так что ничего страшного... Он даже не разочаруется, если...
– Посмеюсь, да и только... – бормотал Николай Иванович, аккуратно поддевая рамку ножом для резки бумаг. – В сауне висел, хулиган... Ай, хулиган... Что ж ты в одних трусишках, да на ветру?.. И куда мамка твоя двести пятьдесят лет назад смотрела?..
В любом другом случае Пролет снял бы рамку и вынул рисунок за две минуты. Теперь же, когда есть надежда на то, что сам рисунок стоит больше, чем три пачки чая, которые он отдал на зону за изготовление рамки, он думал только о том, как бы случайно не царапнуть потемневшую и отвердевшую бумагу. Деревянный багет был безжалостно изуродован и расщеплен, от былой красоты рамки не осталось и следа, еще секунда и... И все лишнее, включая стекло, упало на пол. Расколовшись пополам, оно разлетелось в разные стороны. Николай Иванович еще некоторое время рассматривал мальчишку, а потом уверенным движением перевернул лист.
– Мать моя... – снова, как сомнамбула, повторил он.
Рукой, внезапно пораженной треммором, он дотянулся до ящика стола и вынул из него футляр с очками. Еще секунда, и линзы разместились на носу Полетаева.
– Мать моя...
«С гвардейским приветом шлю свое письмо тебе, моя дорогая сердцу Снежана! Наш состав стоит на станции близ моста через Дунай. Из-за ремонта моста мы пробудем тут сутки, после чего окажемся в Румынии. После чего пройдет месяц, и я прибуду в Москву. Я сделаю все, моя милая Снежана, как мы и договаривались. Там, в сарае дядьки Зорвана, где ночью пахнет сеном. Не пройдет и года, как мы снова окажемся вместе. На том свое письмо заканчиваю и с нетерпением жду наступления нового, 1946 года. (Посмотри, какого я тебе смешного мальчишку нарисовал! Наш первый сын будет похож на него.) Твой гвардии рядовой Мартын Волокитин. 5 сентября 1945 г.».
Кашлянув, Полетаев выронил рисунок. Снова кашлянул. Потом закашлялся. Поняв, что начинается приступ, он быстро наполнил стакан виски, дождался, когда минует очередной спазм, и залпом выпил едкую жидкость цвета слабо заваренного чая.
– Интересно, о чем это они договаривались в сарае дядьки Зорвана?.. – едва слышно пробормотал он и пожевал губами.
Николай Иванович откинулся на спинку кресла и почувствовал легкое головокружение. Последствия выпитого виски. Виски, и ничего более. Голова от счастья, бывает, кружится, но не так глубоко при этом разливается по телу тепло.
– Это не климакс, – заключил, улыбнувшись, Полетаев. – Это «Маленький ныряльщик». Два года висеть на двери сауны и веселить всякий сброд... Нет, Россия – это самый большой дурдом из всех ныне действующих. Два года у меня в подвале, рядом с сортиром, висел Гойя, конец восемнадцатого века, а я ходил мимо него в одних трусах с пивом в руке! Мама миа, неужели я настолько зажрался, что вывешиваю Гойю на входе в собственную баню?!!
Вдруг побелев лицом, Николай Иванович схватил листок и подтянул его к себе. Как этот гвардии Волокитин мог испохабить работу великого мастера?! Работу, цена которой три миллиона долларов?! А если поторговаться...
Воровато оглянувшись, словно рядом с чужими пальто в школьной раздевалке, Полетаев нырнул рукой в ящик и вынул ластик.
– И как рука поднялась?.. Изувер...
Однако едва резинка коснулась бумаги, он отдернул ее, словно прикоснулся к расплавленному свинцу.
– Что я делаю, идиот?!! Это же доказательство того, что картина настоящая! Это гарантия цены картины!! Мать моя, я не только имею картину, я имею еще и доказательство того, что она – работа Гойи!..
Вдруг на его лицо легла печать тревоги.
А вдруг это «липа»?! «Маленький ныряльщик», он, может быть, и есть на самом деле, но кто даст гарантию, что это тот самый «ныряльщик»? Может, и письмо гвардии рядового – подлинное, но кто сказал, что он написал его на работе Гойи?! Кто даст гарантию того, что эта картина, привезенная Хорошевым из Югославии, подлинник, а не копия? Вполне возможно, что кто-нибудь в той Сербии, узнав в малыше на рисунке три миллиона долларов, сделал полную копию, заменив подлинник на стене сербской халупы самой настоящей подделкой!
Немного остыв, Полетаев понял, что в своей подозрительности он переходит все мыслимые и немыслимые границы. Кому может понадобиться такая манипуляция, как подделывание подлинника, если есть сам подлинник, вывезти который из страны, пораженной войной, не представляет никакой проблемы? Лучшее подтверждение правоты такой мысли – капитан Медведцев, который, ничего не подделывая, взял и вывез домашнюю коллекцию Геринга паровозом в Россию!
Однако семя сомнения, брошенное в осчастливленную душу, уже дало росток. Недавно в Америке задержали шулера, который продал две сотни документов девятнадцатого века на общую сумму пять «лимонов» баксов. Если бы не пожадничал и не продал в разные коллекции американских толстосумов два одинаковых подлинника «Декларации независимости», то сбывал бы эти подлинники до конца жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17