На прямой вопрос Кеннеди, означает ли это, что в случае подписания мирного договора СССР с ГДР доступ западным державам в Западный Берлин будет прегражден, последовал столь же прямой ответ Хрущева: «Вы правильно поняли, господин президент». Правда, затем он добавил, что правительство ГДР готово гарантировать доступ всех стран в Западный Берлин, но об этом надо будет договариваться непосредственно с этим правительством. Это мало утешило Кеннеди, который заявил, что если США позволят выгнать себя из Западного Берлина, лишившись в одностороннем порядке завоеванных ими и договорно оформленных прав, то все обязательства США по отношению к другим странам «превратятся в пустой клочок бумаги», никто больше не станет верить Соединенным Штатам, и это приведет к их полной политической изоляции. «А я, – сказал Кеннеди, – не для того стал президентом США, чтобы председательствовать при подобном процессе изоляции моей страны».
Желая, видимо, намекнуть на возможность подвижек с его стороны в будущем, Кеннеди сказал, что Эйзенхауэр, возможно, был прав, когда в беседах с Хрущевым признал положение в Западном Берлине ненормальным, и если бы напряжение в мире уменьшилось, то, быть может, и удалось бы достичь взаимоприемлемой договоренности по этому вопросу, но сейчас для этого нет необходимых условий.
Своей кульминации дискуссия по Берлину достигла, когда Хрущев, усмотрев в одной реплике Кеннеди намек на возможность возникновения войны из-за Западного Берлина и сказав, что Советский Союз войны не начнет, дальше выпалил: «Если вы развяжете войну из-за Берлина, то уж лучше пусть сейчас будет война, чем потом, когда появятся еще более страшные виды оружия ». Выделенная мною концовка тирады Хрущева была столь залихватской, что при оформлении официального текста записи беседы его помощники опустили эту концовку, заменив ее совсем другими словами: «…то тем самым вы возьмете на себя всю ответственность », – однако копия текста с подлинными хрущевскими словами неофициально сохранилась.
Любопытно, что, как потом выяснилось, в американской записи этой беседы при сохранении смысла сказанного Хрущевым форма была также несколько смягчена – его слова заменены другими: «…то пусть будет так ». В этом, видимо, отразилась общая установка Кеннеди после Вены: излишне не драматизировать происходившее на встрече, чтобы его последующие шаги не расценивались как результат того, что он был запуган Хрущевым. По этой же, похоже, причине американская сторона не стала даже предавать огласке то обстоятельство, что Хрущев установил ультимативный срок для решения берлинского вопроса – декабрь 1961 года.
Венская встреча подошла к концу. Но, не желая, очевидно, завершить ее на столь мрачной ноте, Кеннеди пожелал поговорить с Хрущевым еще раз наедине. Он выразил надежду, что со временем появится возможность разработать мероприятия, направленные на обеспечение более удовлетворительного положения в Берлине, и обратился к Хрущеву с просьбой провести грань между заключением мирного договора СССР с ГДР, с одной стороны, и вопросом о правах западных держав в Западном Берлине и их доступе туда – с другой.
Хрущев был, однако, непреклонен – он повторил, что решение Советского Союза подписать не позже декабря мирный договор с ГДР с вытекающими из этого последствиями бесповоротно, и никакие угрозы со стороны США его не остановят. «Мы, – повторил Хрущев, – войны не хотим, но если вы ее навяжете, то она будет».
«Да, кажется, холодная зима будет в этом году», – заключил Кеннеди.
Драматические перипетии после встречи
Как рассказывал потом К. О’Доннел, один из ближайших помощников президента, Кеннеди по пути из Вены в Лондон последними словами ругал Хрущева, особенно за жесткую постановку берлинского вопроса. Вместе с тем президент сказал: «Бог свидетель, что я не изоляционист, но кажется чрезвычайной глупостью рисковать жизнью миллионов американцев из-за спора о правах доступа по автобану… или из-за того, что немцы хотят объединения Германии. Должны быть гораздо более крупные и важные причины, чем эти, если мне придется грозить России ядерной войной. Ставкой должна быть свобода всей Западной Европы, прежде чем я припру Хрущева к стенке и подвергну его окончательному испытанию».
Тем не менее по возвращении в Вашингтон Кеннеди продолжал, как и в Вене, демонстрировать твердую решимость не остановиться перед применением силы для сохранения военного присутствия западных держав в Западном Берлине и свободного доступа туда. И это не была просто словесная бравада. До посольства доходили сведения, а потом они выплеснулись и на страницы печати, о разработке разных вариантов военных планов на этот случай. Разработка этих планов соответствовала преобладавшей в то время в Вашингтоне «линии Ачесона».
Сторонники бывшего государственного секретаря Дина Ачесона, которого президент привлек к германским делам еще до венской встречи и под воздействием которого в значительной мере сформировалась «глухая», неконструктивная позиция, занятая Кеннеди в этих вопросах на встрече, стояли на своем. По их мнению, в ответ на жесткую, ультимативную позицию по Берлину, продемонстрированную в Вене Хрущевым, США должны были продолжать придерживаться бескомпромиссной линии в этом вопросе до тех пор, пока Хрущев не отступит. Вашингтону, согласно этой линии, не следовало подавать Москве никаких сигналов о готовности к переговорам, поскольку это, дескать, будет расценено Хрущевым как признак того, что Кеннеди «дрогнул».
Отражением «ачесоновской линии» явилось, в частности, то, что в состоявшейся 27 июня в Вашингтоне беседе Кеннеди с зятем Хрущева А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137