Из гигантских бочек, рекой лились пиво, ароматный мед и вина разных сортов – сладкие, темные и сдобренные специями. В перерывах между блюдами демонстрировали свое искусство акробаты, а мимы двигались на ходулях, как гиганты. Трубадуры рассказывали истории о Самсоне и Далиле, Приаме, Елене, Улиссе, Артуре и Гвиневере и пели любовные песни, аккомпанируя себе на грушевидных лютнях и виолах. Перед десертом Джон попросил трубадура спеть мне серенаду, слова которой сочинил он сам:
Моя любовь нежна и так невинна,
Что невозможно описать словами.
Она идет стыдливою походкой,
Напоминая ангела с Небес…
Когда песня закончилась, все захлопали, а мы с Джоном обменялись долгими взглядами, полными любви. Под аплодисменты Джон бросил трубадуру полотой нобль. Потом гости вставали и произносили здравицы в нашу честь, пытаясь перещеголять друг друга красноречием. После этого начались танцы под звуки лютни, виолы и маленького барабана. Слуги без устали разносили марципаны, рисовый пудинг, имбирные пряники, яблоки и розовые лепестки в сакнре. Еще никогда этот зал не видел столько веселья и смеха.
Когда колокола возвестили о восходе Венеры, мы Джоном встали из-за стола, чтобы удалиться в покои для новобрачных, устроенные во флигеле рядом с высоким искусственным водопадом. Повсюду звучал смех; пьяные гости пытались подняться и проводить нас. Самым пьяным из них был Томас, самым высоким – сын Йорка Эдуард, а самым трезвым – епископ Джордж. Качавшийся Томас обнял за шею синего кузена Эдуарда.
– Где вы теперь, храбрые Перси? – рявкнул он, окидывая взглядом зал. – Вот он, свадебный поезд! Самое время напасть на него из засады! Валяйте, доставьте нам удовольствие. Мы с Эдуардом зарежем им с как свиней, потому что вы и есть свиньи… – Он весело захрюкал, схватил висевшую на перевязи флягу и стал размахивать ею как мечом.
Эдуард отобрал у него флягу.
– Слишком хорошо для Перси, – косноязычно сказал он, сделав глоток. – Их надо резать чем-нибудь покислее!
Кузены громко расхохотались и вразвалку вышли из зала.
Еще больше сладостей, вина и музыки было во дворе, где пировали крестьяне. Над миром сиял пурпурный закат, громко пели птицы. Пока одни гуляки хватали факелы, другие посадили нас с Джоном ни кресла с длинными деревянными шестами, торчавшими взад и вперед. Потом пьяные подняли нас на плечи, составили свадебный кортеж длиной в целую лигу и понесли по извилистой узкой тропе через озаренные солнцем сады, через росистые луга, где стрекотали сверчки, через быстро темневшие сосновые и лиственничные рощи к нашему флигелю. Они пели, плясали и несколько раз чуть не перевернули нас. Но мы были так счастливы и так пьяны, что только хватались за деревянные ручки наших кресел, весело вскрикивали и смеялись еще громче.
После нашего прибытия в покои для новобрачных епископ Джордж освятил их от камышовой крыши до деревянного пола. Затем очередь дошла до очага и заранее приготовленного брачного ложа с шелковыми простынями, подушками и покрывалами. Потом он благословил нас и откланялся. Мы стояли у открытого окна и махали вслед уходившим гулякам. Они воткнули факелы в землю и исчезли в темноте. Вскоре их смех утих, и остался только шум водопада, струп которого отражали пламя.
Мы были одни.
Джон протянул руку, осторожно приподнял тонкий золотой обруч, придерживавший мою фату, И снял ее. Волосы разлились по плечам, обсыпав меня лепестками белых роз. Он намотал на палец мой локон и прижал его к губам. Я подняла лицо и робко потянулась к нему, но тут Джон крепко прижал меня к себе и жадно накинулся на мои губы. Охватившее меня желание было таким же яростным, как бушевавшее в очаге пламя. Не выпуская меня из объятий, Джон нащупал пряжку позолоченного пояса, расстегнул ее и снял с меня платье, потянув за рукава. Потом он отпустил меня, сбросил дублет и рубашку и отшвырнул их в сторону. Я следила за тем, как он стаскивал с себя сапоги и рейтузы и отправлял их туда же.
Я сняла льняную сорочку. Мы стояли у изножья кровати и смотрели друг на друга без всякого стыда, озаренные пламенем очага и лунным светом. Его глаза еще никогда не были такими темными. Он целовал мои щеки, шею, плечи, и я с жаром отвечала на каждый поцелуй. Сердце стучало как сумасшедшее. Я обвила руками его шею, он поднял меня словно пушинку и понес на кровать. Я ощутила его неровное дыхание и прикосновение туго напрягшейся плоти. Когда наши тела переплелись и соединились, мне показалось, что в мире не осталось ничего, кроме огня и грома.
– Моя жена… – пробормотал он, когда страсть утихла.
– Мой любимый муж… любимый, любимый…
– Исобел, ангел мой, теперь нас не разлучит ничто, – хрипло прошептал он.
– Ничто, – повторила я, утопая в блаженном тумане. – Ничто… никогда, Джон.
Глава одиннадцатая
Июль 1457 г.
Мы с Джоном провели три опьяняющих месяца, забыв об окружающем мире, но в июле сотканный нами кокон блаженства распался.
Джон на неделю с лишним уехал вместе с отцом и братом Томасом в приморский город Уитби, чтобы встретиться с Уориком, который должен был приплыть из Кале.
Я ждала его возвращения; когда вдалеке протрубил герольд Солсбери, я оставила прях, за которыми наблюдала, и побежала на башню, чтобы следить за возвращением мужа. Там ко мне присоединились Мод, графиня и многочисленные домочадцы. Мы выгибали шеи, обводя взглядом зеленые луга, смыкавшиеся с небом, и с замиранием сердца ждали встречи с любимыми. Но когда колонна приблизилась, наши улыбки поблекли.
Мод заговорила первой:
– Почему столько пыли? Я не вижу…
Я повернулась к графине, увидела выражение ос лица и ощутила холодок под ложечкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126