Я столько влил самого себя в этот бесценный сосуд. Когда я, содрогаясь от рыданий, лежу на полу, входит Клара. На ней домашнее платье, накинутое на ночную рубашку. Она собирает осколки стекла и фарфора, пытаясь навести в комнате хоть какой-то порядок. «Она взяла с собой все драгоценности», — замечает она. Я рычу, прося ее уйти. Она стоит передо мной, опустив глаза, и внимательно всматривается мне в лицо. Затем закрывает за собой дверь.
Когда я возвращаюсь в комнату Клары, она снова спит, натянув одеяло на голову. Я снимаю пиджак и жилет и сажусь в кресло у окна. Сон не идет ко мне. Каждый раз, когда я закрываю глаза, передо мной возникают горестные картины и меня охватывает сожаление о прошедших днях и утраченных радостях. Майренбурга больше нет. Пападакис ворчит и приносит чистый ночной горшок. «Вы снова намочили кровать, — говорит он. — Я знаю, я отсюда чувствую по запаху».
Он приподнимает меня и убирает мокрые простыни. «Утром я пошлю за доктором». Постель теперь свежая. Через открытое окно доносится запах моря и гиацинтов. Майренбург стал лишь тусклым воспоминанием. Алиса отняла у меня свою жизнь, надеясь, что ей будут предложены более соблазнительные перспективы. Она не захотела принять то, что предлагал ей я. Что же пообещала ей Диана? Вероятно, не что иное, как более привлекательный или более реальный план побега. Я срываюсь с кресла. Ноги у меня подкашиваются. Клара переворачивается, отбрасывает одеяло и примирительно протягивает мне руки. В лице у нее затаенная нежность. Как она может простить меня? Почему женщины так к нам относятся? Я начинаю плакать. «Мы уйдем сегодня вечером, — говорит она. — Мы все уладили с фрау Шметтерлинг. Мы уведем Эльвиру. С нами пойдет Вилке. Но вот как он надеется вырваться из города?» Всхлипывая, я говорю ей о подземной реке и канализационной сети. Она хлопает меня по плечу. «Неплохо. Это может получиться». Наконец я ложусь в кровать. Просыпаюсь я от взрыва. Где-то в доме раздаются крики, я слышу, как падают куски штукатурки. В комнате темно. Растянувшись на кровати, я жду, когда разорвется следующий снаряд. Но нет, дверь открывается, и я вижу Клару с керосиновой лампой в руке. За ней идет фрау Шметтерлинг. Она что-то держит на руках. Это одна из ее собачек, трепещущая, истекающая кровью. «Они убили Пуф-Пуфа», — говорит она просто.
Клара уже готова к уходу: на ней черно-серый костюм. Сверху она надевает такое пальто, которое обычно носят в сельской местности. Она показывает на сверток, лежащий у ее ног: «Здесь кое-какая одежда, принадлежавшая «месье». Она должна тебе подойти. Тебе придется отказаться от своей, мой дорогой».
Я уступчив и послушен. Собака хрипит. Фрау Шметтерлинг что-то шепчет Кларе и возвращается вниз. Надевая грубый нелепый наряд, я испытываю странное удовлетворение, словно я натягиваю грубошерстную монашескую одежду в знак траура по Майренбургу и по моим погибшим мечтам. «Мне так хотелось бы знать правду, — говорю я Кларе. — Она поддалась на несбыточные обещания».
«Вполне вероятно. — Клара помогает застегнуть мне пальто. — У тебя сохранился план?»
Я отдаю его ей. «Я полагаю, лучше попросить Вилке руководить всеми действиями, — говорит Клара. — По крайней мере, в ближайшее время. Как ты себя чувствуешь?»
«Мне хотелось бы знать правду», — повторяю я.
«Я уверена, что ты найдешь способ вырваться отсюда. Я доверяю твоему чутью».
Ночью все вчетвером мы выходим из дома. На Розенштрассе мы проходим мимо двух искалеченных, но еще живых солдат. Они умоляют помочь им. Провожающая нас фрау Шметтерлинг говорит: «Я займусь ими»— и делает нам знак идти дальше.
Мы с Вилке поднимаем крышку люка. Он первый соскальзывает в отверстие и освещает его лампой. Мы продвигаемся по мокрым камням колодца, спускаемся по металлической лестнице до старого русла реки. Эльвира мала ростом, и вода может укрыть ее с головой. Я сажаю ее себе на плечи. Необходимость заботиться об этом ребенке на протяжении нашего путешествия приносит мне некоторое утешение, и я с удивлением обнаруживаю, что сам произношу слова или делаю жесты, с которыми когда-то обращался к ней «месье». Мы продвигаемся вперед, минуя нечистоты и трупы, навстречу свободе. Наконец мы выходим на полянку на моравском берегу и присоединяемся к колоннам беженцев, уходящих со своих земель, лишенных своих естественных богатств. Мы идем без остановки уже более двух суток, пока не пересекаем границу Богемии. У нас есть немного золота, которое вручила нам фрау Шметтерлинг, благодаря ему мы можем сесть на поезд, который увезет нас в Прагу, где мы и расстаемся. Эльвира с Вилке уедет в Англию. По-прежнему опустошенный душевно, лишенный воли, я предоставляю Кларе принимать решение. Из Праги мы едем на поезде в Берлин, где пользуемся гостеприимством моего брата Вольфганга. Он восторгается обаянием и хорошим воспитанием моей «невесты-англичанки». Вскоре нас захватывает светская жизнь. Каждому хочется послушать рассказ о наших приключениях. Я достаточно пришел в себя, чтобы искусно притворяться и убедительно рассказывать о страданиях и разрушениях, свидетелем которых я был. Меня просят написать статья, которые затем объединяют в нелепую книжицу, озаглавленную «Стодневная осада: последние месяцы Майренбурга (из личных впечатлений)». Я не упоминаю в ней ничего, что действительно для меня важно, но, несмотря на это, на какое-то время становлюсь героем дня. Низость Хольцхаммера становится предметом обсуждения многочисленных изданий. Его "называют убийцей Майренбурга. Вероломство Австро-Венгрии потрясло весь цивилизованный мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76