Раньше, даже еще и в прошлом (я имею в виду – двадцатом) веке, в окружении человека были какие-то опорные пункты, с которыми он мог себя идентифицировать или, наоборот, от которых мог освобождаться, – церковь, государство, партия, национальность, раса. Теперь – нет. Все эти авторитеты понемногу рухнули или ослабли, и человек вынужден творить свое «я» наедине с самим собой.
И эта задача по силам далеко не всем. Далеко не все обладают протеанской способностью балансировать на проволоке и впиваться завитком в океанскую пену. Для многих несоответствие между самовосприятием и тем, как их воспринимает окружающий мир, становится катастрофой. И вот тут-то подворачиваются – и не могут не подвернуться, поскольку индивид отчаянно ищет стаю, где бы его воспринимали таким, каким он сам себя считает, – какая-нибудь секта или движение, чье недовольство окружающим миром принимает иногда чудовищные формы. Мир настолько прогнил, что он, чтобы спастись, должен погибнуть.
Реклама упорно возвращает индивида к одной и той же задаче: как накачать мускулы, как лучше пахнуть, как стать первым в стае и завоевать право на самца или самку пошикарнее. То есть нас постоянно тычут носом в наши первобытные инстинкты, вроде бы и не было нескольких тысяч лет самозабвенной духовной жизни, вроде бы человечество и не стремилось доказать свое право взять в свои руки судьбу планеты, на которой нам довелось жить. Вас это не раздражает? Замечательно, если нет. Терпимо, если раздражает чуть-чуть. Но ведь легко представить себе и одаренных, и образованных людей, которым это претит до такой степени, что они теряют почву под ногами и начинают продумывать меры, как и что с этим сделать. Потому что если терпимость даже и входила изначально в список приписываемых ими самим себе доблестей, то сейчас они с полной уверенностью говорят себе: «Доколе?!» И разрабатывают картину идеального мира, по-детски уверенные, что она придется по вкусу всем и каждому. Или даже примирившись в какой-то степени с окружающим миром, купив изразцовый камин и «правильную» машину, ни с того ни с сего, оставшись наедине с собой, жмут педаль газа до упора или съезжают на доске с Джомолунгмы – их повествование о самом себе выдохлось и требует новых ярких деталей, чтобы с уверенностью сказать: «Вот я какой!»
Пока я предавался этим мыслям, – скорее всего, в описываемый момент я им, конечно, не предавался, но уж больно хорошо звучит: предаваться мыслям… – так вот, пока я предавался этим мыслям, Альберт, сложивший с себя обязанности штурмана сразу после того, как мы пересекли границу, с комфортом расположился на заднем сиденье, вытянул ноги, подложил под спину подушку и то ли читал, то ли дремал – во всяком случае, затих. Мы с Таней затеяли теоретическую ругань на тему, как лучше подъехать к Володиному дому – мы подъезжали с другой стороны.
На этот раз все были дома. Володя выглядел несколько уставшим после португальских гастролей, но в хорошем настроении, внимательный, теплый и забавный, как всегда. Он курил сигарету за сигаретой, и периодически его сотрясал тяжкий астматический кашель, так что даже лицо синело.
– Тебе надо бросать курить, – сказал я. – Или, по крайней мере, сократить. Ты куришь преступно много.
– Я уже сократил, – сказал Володя. – Не больше двух пачек в день.
– Две пачки? – ахнул я. – Да кто же курит по две пачки?
– Знаю, знаю, – грустно констатировал он. – Я знаю, что мои легкие черны, как грозовое небо. Но я русский, и умом меня не понять.
– Какой ты русский! Ты – полуеврейский, – сказал я.
Но он уже был вне разговора. Глаза его поголубели, он завел их к потолку, прислушиваясь к возникшей мысли.
– Умом Россию не понять, – тихо сказал он, – и мал аланом не измерить.
– Каким еще малаланом? – в первую секунду не понял я и тут же начал хохотать. Ясное дело, Аршин мал алан, героем популярной в свое время оперетты Узеира Гаджибекова. Чем же еще не измерить Россию?
Впрочем, не только Россию. Никакую страну никаким мал аланом не измерить и никаким умом не понять. Попробуйте измерить мал аланом Нидерланды, фанатическую, ничем не объяснимую преданность народа своей земле… А каким умом поймешь и каким мал аланом измеришь Германию, загипнотизированную истерическими выкриками австрийского ефрейтора…
Таня (которая не Штерн, а Тарасова) вступилась за мужа.
– Вы поглядите на него, – сказала она, – советчик! У него пейсмейкер, а он водку пьет, как сапожник, и трубку свою вонючую изо рта не выпускает!
– Ничего не вонючую! – возмущенно воскликнул я.
– Ну, не вонючую, – согласилась Таня, поняв, что это самое обидное из всего, что она сказала.
Знакомый сантехнический динозавр взревывал ночью несколько раз, но я настолько устал, что констатировал этот рев почти подсознательно и тут же снова засыпал.
Утром я получил нагоняй от Илечки за то, что неправильно собрал кофеварку.
– Шлемазл! Козлетон! – выкрикивала она со смеющимися глазами свои любимые ругательства, вытирая пролившийся кофе. – Простой вещи не можешь сделать! Если знаешь, что у тебя руки не тем концом вставлены, дождался бы меня!
– Тебя дождешься! – защищался я. – Спишь, как сурок!
– Сам сурок! – возмутилась Иля. – Не подходи к плите! Я принесу тебе твой поганый кофе.
– Какой есть, – мрачно сказал я. – Я его у тебя нашел.
За завтраком, как и в прошлый раз, заболтались немного, но тут пришла пора Володе уезжать. Мы распрощались, расцеловались, погрустили и тронулись в путь.
В Стокгольм мы приехали в полночь. Завезли Альберта и, разгрузив машину, свалились как подкошенные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46