Никитин . 24 млн. долл. Стартовая и конечная.
Дорофеев . Это все?
Никитин . Нет. Акции концерна «Норильский никель». Купите.
Дорофеев . На всю остальную сумму?
Никитин . Да.
Дорофеев . Смысл?
Никитин . Потом продадите. Акции подскочат на два порядка.
Дорофеев . В сто раз?
Никитин . Да.
Дорофеев . Почему?
Никитин . У меня есть информация. Только у меня одного. Во всем м
ире.
Дорофеев . Какая?
Никитин . Потом объясню.
Дорофеев . Много вопросов.
Никитин . Приезжайте через час в гост. «Космос», отвечу.
Дорофеев . В каком вы номере?
Никитин . Узнаете у портье. Эти записи сожгите.

Пономарев откинулся на спинку черного офисного кресла. Все стало понятн
о. Если сложить время на эту переписку и разговор Ц вот они и будут, все со
рок четыре минуты. Он нашел и перечитал самое важное место: «Акции подско
чат на два порядка». В сто раз. Пономарев уже около пяти лет работал в Наро
дном банке, всех тонкостей финансового бизнеса он, конечно, не знал, но тут
и экономистом не нужно быть, чтобы понять, в чем дело. Вкладываешь миллион
Ц получаешь сто миллионов. Вкладываешь сто миллионов Ц получаешь деся
ть миллиардов. А если это не рубли, а доллары? Десять миллиардов долларов.
Ничего себе! Это уже не экономика Ц астрономия! Дорофеев прав: фантастик
а. Даже если и афера.
Пономарев вынул из кармана кассету, вставил в магнитофон и наговорил на
вторую сторону весь текст Ц медленно, четко, чтобы не пропало ни одного с
лова. Потом сгреб в кучку плотные обрывки листков и задумался: что с ними д
елать? Вернуть на место, в корзину для бумаг? Но для этого нужно снова идти
в кабинет Дорофеева, брать в охране ключи, отключать видеокамеру. А если о
хранники забеспокоятся и прибегут Ц как объяснить им, что еще ему понад
обилось в кабинете генерального директора банка? Да и смысла не было: все
равно рано утром придет уборщица и вывалит содержимое корзины в общий му
сор. Сжечь? Но бумага плотная, плохо будет гореть, да и запах гари останетс
я. Пономарев нашел оптимальный выход: выбросил клочки в унитаз туалета, н
аходящегося в конце коридора, и спускал воду до тех пор, пока все обрывки н
е унесло в канализацию. После этого вызвал свою машину, «Вольво-940», и уехал
домой.
Только одно не давало ему покоя: как мог Никитин узнать, что кабинет просл
ушивается? Никаких объяснений Пономарев найти не мог. Он бы еще больше вс
тревожился, если бы узнал, что через полчаса после того, как шофер открыл п
еред ним заднюю дверцу его служебной «вольво», к подъезду Народного банк
а подкатил серебристый представительский «мерседес», Дорофеев вышел и
з него и поспешно, с необычной для его тучной фигуры резвостью поднялся н
а второй этаж и вошел в свой кабинет. Он забыл выключить видеокамеру, и охр
анники, привлеченные ярко осветившимся монитором, с недоумением наблюд
али за странными действиями генерального директора: не снимая плаща, Дор
офеев вывалил содержимое корзины для бумаг на свой стол, какое-то время п
еребирал бумажный мусор, затем нажал кнопку селектора.
Один из охранников взял трубку:
Ц Слушаю вас, Илья Наумович.
Ц Откуда вы знаете, что звоню я?
Ц Я вижу вас на мониторе.
Ц После того как я уехал, кто-нибудь заходил ко мне в кабинет?
Ц Никто не заходил. Только Анатолий Андреевич. Вы забыли включить камер
у. Он включил. Что-нибудь случилось?
Ц Нет, ничего. Все в порядке.
Экран монитора потемнел Ц Дорофеев выключил видеокамеру. Он опустился
в свое кресло и долго сидел, прикрыв глаза. Лицо у него было безмятежно-ра
ссеянным, лишь слегка подрагивали крылья ноздрей.
Не все было в порядке. Далеко не все.
Все было очень даже не в порядке.
Все.

* * *

В первые недели своего вынужденного отпуска Турецкий развил кипучую де
ятельность: подвешивал кухонные и книжные полки, подгонял оконные рамы,
перестилал линолеум в прихожей, шпаклевал щели, красил, подкрашивал, дов
одил до ума квартиру, недоделок в которой после капитального ремонта был
о пруд пруди. Обычное дело. Спасибо, что хоть ремонт провели довольно быст
ро, а то бы мыкаться Турецкому с Ириной и Нинкой по чужим углам неизвестно
сколько. Быстрота же ремонта объяснялась очень просто: весь нижний этаж
их старого московского дома на Фрунзенской набережной отходил какому-т
о совместному русско-басурманскому предприятию под офис, их-то деньги и
подогрели не слишком поворотливых столичных ремонтников.
Ирина только ахала, когда муж демонстрировал ей, вернувшейся с работы, пе
реложенную кафельную плитку в ванной, перевешенные в удобные места бра,
прибитые вешалки и крючочки. Об этом она не могла допроситься его годами.

Ц Сашка, ты гнусный обманщик! Ц возмущалась она. Ц Сколько лет прикиды
вался неумехой! А ты же, оказывается, все умеешь. Когда захочешь…
Ц Не все, Ц вполне серьезно и даже с какой-то тронувшей Ирину грустью от
ветил он.
Ц Чего же ты не умеешь?
Ц Любить тебя. Так, как, наверное, должен.
Ц Перестань, Ц смутилась она. Ц Никому ты ничего не должен. И это ты уме
ешь… Когда захочешь.
Никогда за все годы семейной жизни Турецкий не проводил столько времени
дома. Нинка липла к нему, таскала за ним по квартире щетки и молотки, путал
ась под ногами, повизгивала от восторга, когда Турецкий устраивал с ней в
еселую кутерьму. Они вдвоем побывали в старом цирке на Цветном бульваре,
в новом Ц на проспекте Вернадского, в Детском музыкальном театре. Но ког
да Ирина спрашивала, что они смотрели, Нинка только хлопала ресницами и о
твечала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12