— Корнет играет мелодию еще больше, на то он и корнет,— добавил еще дядюшка Томашович.
— Именно поэтому,— сказал дядюшка Рачко.
— А терция что такое? — спросил я у дядюшки Томашовича.
— Терция — это и есть втора, — ответил тот.
Плохо ты ему объяснил,— хотел его поправить дядюшка Тауберт.
— Объяснил, как умел. Не жди от нас объяснений, с нами ведь никто теорией никогда не занимался. Пришел однажды покойный Сланинка из Омпитала и сказал ребятам: «Эта нота половинная, и ее играют на два счета. Поняли, ребята?» — «Понимаем, не такие уж дураки». — «Ребята, сыграйте вот это!» Вот мы и начали играть.
— Больно ты скорый!— перебил его дядюшка Алексин, кларнетист.
— Я только хотел сказать, что у нас в ту пору времени не было теориями заниматься, — возразил дядюшка Томашович.
— Хочешь не хочешь, а играть надо. А этим поросятам учиться неохота,— сказал дядюшка Рачко, показав на меня.
— А мне как раз и хочется! — перебил я.
— Сегодня хочется, а через две недели, глядишь, и расхотелось.
— Нет, не расхочется!
— Посмотрим,— сказал дядюшка Томашович и покачал головой. — Ты, значит, учишься на Рудовом геликоне? — спросил он еще.
— Да, на Рудовом,— ответил за меня дядюшка Тауберт.
— Учись же смотри! — сказал дядюшка Томашович. — У меня книжечка специальная есть. На время, если хочешь, дам тебе.
— Хороший геликон,— повторил дядюшка Алексин.
— Внимание, ребята! — скомандовал дядюшка Загрушка и строго поглядел на музыкантов.
Все стихли, и тогда подал голос самый старый музыкант — дядюшка Яно Слинтак.
— Грянем? — спросил он.
— Грянем,— ответил дядюшка Загрушка.
— Что сыграем?— спросили вторые голоса.
— Давайте сыграем «Возле Орешан...».
Музыканты приготовились.
— А ты пока не играй, только вид делай, что играешь,— шепотом посоветовал мне дядюшка Тауберт.
Я кивнул.
— Винцо, ты только ногой отбивай, привыкай такт держать,— сказал мне и дядюшка Загрушка.
Так я и сделал.
ВИНЦЕНТОВ ДЕНЬ
Я уже говорил, что в нашей деревне много Винцентов. Столько ни в одной деревне не сыщется. Только на одной нашей улице почти в каждом доме свой Винцент: Винцо Яворка, Винцо Белуш, Винцо Грзнарик, Винцо Дрнай, дядюшка Винцо Овечка, Винцо Фиала. Я всех могу назвать. На Винцентов день у лесорубов праздник. Они сидят в трактире, обсуждают, у кого какая пила, какой топор, какой клин.
— Лучше всех пила у дядюшки Винцо Штебеля,— говорит Винцо Белуш.
— Нет! — возражает дядюшка Овечка.— Самая лучшая пила у Оливера Дубана.
— А у Грзнарика? — вмешивается Дрнай.
— Хоть у Грзнарика и хороша, а у дядюшки Оливера и дядюшки Алексина все-таки лучше,— утверждает дядюшка Овечка.
— Какой это Алексин? — спрашивает Штебель.
— Он у луга живет,— отвечает Овечка.
— У него, значит? У меня тоже недурна,— говорит Грзнарик.
— Твоя пила и Алексина — это все равно что деревня Грушковец и город Кошице,— говорит дядюшка Овечка.
— Что-о?
— Да. Не веришь — у Белуша спроси.
— У дядюшки Алексина и киянка хороша,— говорит Винцо Белуш.
— О киянке и говорить нечего,— возражает Винцо Дрнай.
— Вы сказали: Грушковец и Кошице. Разве это унижает Грушковец? — спрашивает Винцо Штебель.
— Кто сказал, что унижает? Мы о пиле и киянке говорим.
— Грушковец по плану городом станет.
— Грушковец? А что можно из Грушковца сделать? Парк есть, только и всего. По-моему, из Грушковца никогда города не будет, — возражает дядюшка Лукач.
— Лет этак через сто будет,— говорит Винцо Штебель.— Как вы думаете, почему дорогу нам починили?
— Винцо, ты просто глуп, — обрывает его дядюшка Лукач.— Дорогу нам потому отремонтировали, что нужна нам она.
— И раньше она нам требовалась, хоть бы и просто булыжником вымощенная,— снова возражает Винцо Ште- бель.
— А может, это и правда,— говорит Грзнарик.— Асфальтом дорогу покрыли, захотели с Грушковцем что-то сделать.
— Нам думать об этом нет смысла,— говорит дядюшка Овечка.
— Нет, есть,— возражает Винцо Белуш.— Асфальтовая дорога денег все-таки стоит.
— Вот увидите, годиков через сто будет приличный городок из Грушковца,— отвечает Винцо Штебель.
— Что через сто лет будет, мы все равно не увидим, нас уже на свете не будет,— возражает дядюшка Лукач.
— У нас и площадь будет, как в Модре или Пезинке.
— Дожидайся! Если бы задумали мы площадь сделать, надо найти какого-нибудь знаменитого человека. В его честь и площадь назвать,— говорит дядюшка Овечка.
— В Модре был Штур вспоминает дядюшка Лукач.
— Так это в Модре,— соглашается Грзнарик.
— Стало быть, великий человек, раз ему такой памятник поставили.
— Это известный писатель был.
— И писатель и политик.
— А разве он не генерал был? — спрашивает Винцо Штебель.
— Ты путаешь его с Штефаником ,— отвечает Грзнарик.
— А ты тут что делаешь? — вдруг обращается ко мне дядюшка Овечка.— Поглядите только, какие сопляки в трактир ходят! Марш отсюда!
— Что тебе? — спросила меня трактирщица.
— «Быстрицы».
— Смотри-ка! Этакий щенок — и уже курит.
— Я не курю.
Я заплатил за сигареты и вышел вон. На улице меня остановил дядюшка Загрушка.
— Винцо, дорогой, я тебя с самого утра ищу.
Он говорит со мной как со взрослым.
— Меня?
— Ведь я говорю с тобой. Представь себе, сегодня Винцентов день. Здесь, в Грушковце, ими хоть пруд пруди. Я ребятам говорю: «Нам следует играть в честь Винцентов». А как можно играть без геликона?
— Без геликона?
— Геликониста нет! Рудо Кеменеш в Остраву уехал, и приходится всякий раз из Частой геликониста звать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23