Он уже достаточно понимал чужой язык, у него оказалась на
удивление цепкая память, но не всегда еще удавалось сразу
замечать переход от серьезного разговора к насмешке.
Чужой язык... А какой язык - свой? Неужели те несколько
слов, самопроизвольно вырывавшихся у него под недоуменные
перешептывания соплеменников - это свой язык?! Иногда ему
казалось, что он знает много слов, очень много, и все они разные
- один и тот же закат он способен раскрасить этими словами
во множество сверкающих огней... Но солнце садилось, сползала
тьма, и он возвращался в привычное косноязычие.
- Скажи, Кан...- Безмозглый помолчал, отчего-то
стесняясь своего вопроса.- Скажи, почему у подпасков ноги
гладкие, у женщин ноги гладкие, а у тебя в рубцах? И у воинов
охраны тоже... И у старейшин.
Кан-ипа недоумевающе выпрямился, словно Безмозглый спрашивал у
него нечто, давно известное всем - и резкий свист перекрыл
гомон купающихся юнцов.
- Айяяя! Бэльгэн, брат мой, беги сюда! Веди двух трехлеток!
Безмозглый хороший вопрос задает! Совсем умный стал... Айяяя,
скорее!..
Бэльгэн-ирчи, смуглый коренастный крепыш лет двенадцати, вылетел
из воды, и через мгновение он уже мчался, вскидывая задубевшие
босые пятки, к пасущемуся неподалеку косяку - легко вертя в
правой руке ловчий укрюк с овальной петлей на конце.
В ожидании младшего брата Кан-ипа нетерпеливо подпрыгивал на
месте, потом не выдержал и кинулся к прибрежному кустарнику,
срезая кривым ножом два побега - в полтора пальца толщиной и
длиной в два мужских локтя. После он взлетел на неоседланного
жеребца, подогнанного уже конным Бэльгэном, и перекинул парню
прут потоньше.
Импульсивный Бэльгэн рванул за концы веревки, вставленной коню в
рот в виде импровизированной уздечки, и из-за вздыбившегося
конского крупа попытался достать концом прута плечо брата. Но
Кан-ипы уже не было в седле; и хлесткий удар зря рассек воздух.
Собственно, и седла-то не было - но совершенно непонятным
для Безмозглого маневром табунщик ухитрился проскочить под
брюхом животного и, выныривая с ближней к Бэльгэну стороны, он
полоснул подростка по напрягшимся голеням.
Парень взвыл не столько от боли, сколько от обиды, и вспрыгнул
на спину своей лошади. Пританцовывая на неверной скользкой
опоре, чудом удерживая невозможный баланс, он принялся рубить
прутом увертливого брата. Один раз ему удалось достать левое
запястье Кан-ипы, еще раз прут чиркнул по разметавшейся копне
волос табунщика, но в большинстве случаев ветка свистела в
пустоте.
Трудно было разобрать, где кончается бешеный гнедой трехлеток и
где начинается бешеный оскаленный табунщик - и Безмозглый
понял тайну рубцов на ногах мужчин племени. Оружие почти ни разу
не дотягивалось до головы или туловища наездника - но ноги и
руки их зачастую оказывались открытыми для удара; разве что боец
спрыгивал с лошади на землю, придерживаясь за холку и укрываясь
за животным, но тогда он лишал себя возможности мгновенно
контратаковать.
Безмозглый подумал, что он как-то не так представлял себе конный
бой - и сразу же осекся. Видел ли он когда-нибудь иной бой?
Какой? Участвовал ли в нем? Знание не возвращалось. Он прикрыл
глаза и неожиданно увидел самого себя: освещенного пятью
желтыми солнцами,- два больших справа и три маленьких
слева - облитого черной гладкой шкурой, с раскрашенным
лицом; увидел у себя в руке странный узкий клинок, тоньше
Бэльгэновского прута, рукоять которого обвивали разные
металлические изгибы, подобно тусклым змеям вокруг широкой
чаши... Неправильное оружие, неправильный свет, неправильный он
сам. Худой и черный. А такой меч и из руки в руку-то не
перебросишь - обязательно за изгибы зацепишься. А рубить?
Как им рубить?! И опять же конь... Где конь? Почему его нет? Так
не бывает. Это - сон.
В последнее время Безмозглому часто снились сны. В них он был
иным, уверенным, носил разные одежды, говорил разные слова,
красивые и понятные, во сне он играл - и не так, как играют
дети, а по-другому, по-взрослому; он ИГРАЛ... но сон таял,
пальцы тщетно пытались удержать зыбкое марево, и вокруг вновь
проявлялся правильный мир - кислое молоко, запах шкур, скрип
повозок и он - Безмозглый из степи, с его дурацкими
видениями.
Кто? - и за что?!.
Запыхавшийся Бэльгэн отогнал жеребцов обратно в косяк, и,
почесывая вспухшие ноги, присоединился к купающимся. Кан-ипа,
вспотевший и довольный, присел рядом с неподвижным Безмозглым,
потирая лоб измочаленным кончиком прута.
- Ну как? - весело спросил он.- Понял?
- Понял,- ответил Безмозглый.- Голова далеко, а
ноги - рядом. Ноги чаще сверху, а голова легкая - то
туда, то сюда. Понял.
- Молодец! - восхитился табунщик.- Правильно понял.
А ты на лошади сидишь, как старейшина на молодой жене, у тебя
ноги целые будут. Тебе голову отрубят. Сразу. А без головы
плохо, ой-бой, как плохо!.. Видеть нельзя - один палец.
Слышать нечем - второй палец. Есть нельзя и думать не
получается - третий и четвертый пальцы. Шапку одеть - и
то не на что. Целый кулак неприятностей. Вот.
Кан-ипа плотно зажмурился и заткнул уши, очевидно, пытаясь
представить себе все неприятности, связанные с потерей головы.
Потом расслабился и сочувственно подытожил:
- Да. Совсем плохо.
Они помолчали.
- Пошли с нами ночной выпас сидеть,- неожиданно
предложил табунщик.- Арзы выпьем, костер разложим... Ты
песни петь станешь. У тебя хорошие песни, короткие, но вкусные.
Ухо твою песню съест - и радуется. И в животе тепло. А у
меня все песни длинные, а допеть до конца никогда не дают.
1 2 3 4 5 6 7