- Мистер Дэниельс, - обратился к нему Торн. - Мне трудно
безоговорочно поверить в то, что вы рассказали. Все, чему меня когда-либо
учили, восстает против этого. И я не могу отделаться от мысли, что не
стоит тратить время на такую нелепицу. Но несомненно, что сами вы верите в
свой рассказ. Вы производите впечатление честного человека. Скажите, вы
беседовали на эту тему с кем-нибудь еще? С другими палеонтологами? Или с
геологами? Или, может быть, с психиатром?
- Нет, - ответил Дэниельс. - Вы первый специалист, первый человек,
которому я об этом рассказал. Да и то далеко не все. Честно признаться,
это было только вступление.
- Мой бог, как прикажете вас понимать? Только вступление?..
- Да, вступление. Понимаете, я еще слушаю звезды.
Торн вскочил на ноги и принялся сгребать в кучу бумажки, разбросанные
по столу. Он схватил из пепельницы потухшую трубку и стиснул ее зубами.
Когда он заговорил снова, голос его звучал сухо и безучастно:
- Спасибо за визит. Беседа с вами была весьма поучительной.

3
"И надо же было, - клял себя Дэниельс, - так оплошать. Надо же было
заикнуться про звезды!.." До этих слов все шло хорошо. Торн, конечно же,
не поверил, но был заинтригован и согласен слушать дальше и, не исключено,
мог бы даже провести небольшое расследование, хотя, без сомнения, втайне
от всех и крайне осторожно.
"Вся беда, - размышлял Дэниельс, - в навязчивой идее насчет существа,
замурованного в толще скал. Прошлое - пустяки: куда важнее рассказать про
существо в скалах... Но чтобы рассказать, чтобы объяснить, как ты дознался
про это существо, волей-неволей приходится помянуть и про звезды".
"Надо было живей шевелить мозгами, - попрекал себя Дэниельс. - И
попридержать язык. Ну, не глупо ли: в кои-то веки нашелся человек,
который, пусть не без колебаний, готов был тебя выслушать, а не просто
поднять на смех. И вот ты из чувства благодарности к нему сболтнул
лишнее..."
Из-под плохо пригнанных рам в комнату проникали юркие сквознячки и,
взобравшись на кухонный стол, играли пламенем керосиновой лампы. Вечером,
едва Дэниельс успел подоить коров, поднялся ветер, и теперь весь дом
содрогался под штормовыми ударами. В дальнем углу комнаты в печи пылали
дрова, от огня по полу бежали светлые дрожащие блики, а в дымоходе, когда
ветер задувал в трубу, клокотало и хлюпало.
Дэниельсу вспомнилось, как Торн недвусмысленно намекнул на психиатра;
может, и правда, следовало бы сначала обратиться к специалисту такого
рода. Может, прежде чем пытаться заинтересовать других тем, что он видит и
слышит, следовало бы выяснить, как и почему он видит и слышит неведомое
другим. Только человек, глубоко знающий строение мозга и работу сознания,
в состоянии ответить на эти вопросы - если ответ вообще можно найти.
Неужели травма при катастрофе так изменила, так переиначила
мыслительные процессы, что мозг - приобрел какие-то новые, невиданные
свойства? Возможно ли, чтобы сотрясение и нервное расстройство вызвали к
жизни некие дремлющие силы, которым в грядущие тысячелетия суждено
развиваться естественным, революционным путем? Выходит, повреждение мозга
как бы замкнуло эволюцию накоротко и дало ему - одному ему - способности и
чувства, чуть не на миллион лет обогнавшие свою эпоху?
Это казалось, ну, если не безупречны, то единственно приемлемым
объяснением. Однако у специалиста наверняка найдется какая-нибудь другая
теория.
Оттолкнув табуретку, он встал от стола и подошел к печке. Дверцу
совсем перекосило, она не открывалась, пока Дэниельс не поддел ее
кочергой. Дрова в печи прогорели до угольков. Наклонившись, он достал из
ларя у стенки полено, кинул в топку, потом добавил второе полено,
поменьше, и закрыл печку.
"Хочешь не хочешь, - сказал он себе, - на днях придется заняться этой
дверцей и навесить ее как следует".
Он вышел за дверь и постоял на веранде, глядя в сторону заречных
холмов. Ветер налетал с севера, со свистом огибал постройки и обрушивался
в глубокие овраги, сбегающие к реке, но небо, оставалось ясным - сурово
ясным, будто его вытерли дочиста ветром и сбрызнули капельками звезд, и
светлые эти капельки дрожали в бушующей атмосфере.
Окинув звезды взглядом, он не удержался и спросил себя: "О чем-то они
говорят сегодня?", - но вслушиваться не стал. Чтобы слушать звезды, надо
было сделать усилие и сосредоточиться, Помнится, впервые он прислушался к
звездам в такую же ясную ночь, выйдя на веранду и вдруг задумавшись: о чем
они говорят, беседуют ли между собой? Глупая, праздная мыслишка, дикое,
химерическое намерение - но, раз уж взбрело такое в голову, он и в самом
деле начал вслушиваться, сознавая, что это глупость, и в то же время
упиваясь ею, повторяя себе: какой же я счастливый, что могу в своей
праздности дойти до того, чтобы слушать звезды, словно ребенок, верящий в
Санта-Клауса или в доброго пасхального кролика. И он вслушивался,
вслушивался - и услышал. Как ни удивительно, однако не подлежало сомнению:
где-то там, далеко-далеко, какие-то иные существа переговаривались друг с
другом. Он словно подключился к исполинскому телефонному кабелю, несущему
одновременно миллионы, а то и миллиарды дальних переговоров. Конечно, эти
переговоры велись не словами, но каким-то кодом (возможно, мыслями), Не
менее понятным, чем слова. А если и не вполне понятным - по правде говоря,
часто вовсе не понятным, - то, видимо, потому, что у него не хватало пока
подготовки, не хватало знаний, чтобы понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19