Видимо, сообразила, что дело идет о Мицци.
Вот почему, надеясь угодить Франку, она оставила большую комнату свободной. Теперь она ничего не понимает.
— Как хочешь. Посидишь дома?
— Не знаю. На всякий случай не возвращайся слишком рано.
Минна по-собачьи благодарна ему за халат, который не снимает весь день, даже в постели. Она думает, что халат — знак внимания с его стороны. Уже за одно это он, прежде чем принять ванну, валит Берту на изножье кровати и овладевает ею, тем более что ее жирное, как у перекормленного младенца, тело не прикрыто ничем, кроме пеньюара.
Это не занимает и трех минут. Вид у Франка такой разъяренный, словно он кому-то мстит. Он не прижимается щекой к щеке девушки. Головы их не соприкасаются. Получив свое, он тут же молча уходит.
Тем временем по комнатам разносится аппетитный запах еды. Все завершают наконец свой туалет и садятся за стол. Лотта почти одета для выхода и, судя по виду, лишь чуть-чуть постарела с тех пор, как навещала сына в деревне. В мозгу у Франка смутно брезжит подозрение: она открыла маникюрный салон и перестала принимать клиентов сама исключительно ради него.
Зря она стесняется.
Берта, которой предстоит ехать на двух трамваях, уходит первой. Лотта пудрится, смотрит на себя в зеркало, но все еще необъяснимо медлит — тревога ее не утихает.
— Я думаю пообедать в городе.
— Вот и прекрасно.
Она целует сына в обе щеки, затем чмокает еще раз, чего тот совершенно не переносит: это напоминает ему кормилицу. До чего же некоторые обожают лизаться! Шепотом он машинально отсчитывает:
— …два …три!
Лотта удаляется и теперь ждет трамвая на перекрестке.
Франк знает, что Минне неловко валяться целый день на большой кровати в салоне — ночью там спит хозяйка; роман Золя, который он ей сунул, ее не интересует.
Она ждет, не очень в это веря, что Франк зайдет к ней поболтать. Она тоже видела его из окна в обществе Мицци. Слышала, как он стучался к Хольстам.
Испытывать ревность, во всяком случае проявлять ее, она себе не позволяет. Помнит, что пришла к Лотте не девушкой, пришла по своей воле и надеяться ей не на что.
Однако через час все-таки прибегает к маленькой хитрости. Громко вздыхает, стонет и роняет книгу на коврик.
— Что с тобой? — осведомляется Франк.
— Болит.
Он достает грелку, заливает ее на кухне горячей водой, водружает Минне на живот и, ясно давая понять, что у него нет охоты затевать разговор, кладет книгу на одеяло.
Позвать его Минна не смеет. Из его комнаты не доносится ни звука. Девушка ломает себе голову, чем он занят.
Он не читает, иначе шуршали бы страницы — в квартире все двери настежь. Не пьет. Не спит. Лишь время от времени подходит к окну и стоит там подолгу.
Она боится за него и не сомневается, что если он это заметит, то обязательно взъестся на нее. Он достаточно взрослый и знает что делает. А делает он то, что захочет.
И делает хладнокровно. Под вечер даже начинает смотреться в зеркало, чтобы удостовериться, что лицо у него совершенно невозмутимое.
Разве не он сам в тупике привлек к себе внимание Хольста, хотя в этом не было никакой необходимости?
Напротив, не сделай он этого — не было бы и свидетеля.
Разве он хитрил и притворялся со старухой Вильмош?
Он никогда ни от кого не примет жалости. Ничего отдаленно похожего на нее. Не опустится до того, что сам пожалеет себя.
Этого им не понять — ни Лотте, ни Минне, ни Мицци. Так пусть и Мицци не ждет сегодня жалости.
О чем она думала весь сеанс, положив голову ему на плечо? Иногда она приподнимала ее и спрашивала:
— Тебе не тяжело?
Рука у него затекла, но он ни за что на свете не признался бы в этом.
Кромер тоже не поймет. Уже не понимает.
В глубине души он трусит, хотя и скрывает это. Боится всего, хотя бояться нечего. Его сбивает с толку Франк.
Как только тот сунул в карман зеленую карточку и они вышли из военной полиции, Кромер полюбопытствовал:
— Что ты с ней собираешься делать?
Франк не отказал себе в изощренном удовольствии бросить:
— Ничего.
Кромер ему не верит. Пытается разгадать его намерения, его замыслы. Не слишком спокоен он и насчет Мицци.
— Ты в самом деле ее не тронул?
— Не больше, чем нужно, чтобы убедиться: она девушка.
— И тебя это не волнует? — Кромер изобразил на лице улыбку и, подмигнув, добавил:
— Молодой ты еще!
Ему было так не по себе, что Франк всю вторую половину воскресенья сомневался, придет ли его приятель.
Кромер загорелся. Всю ночь, ворочаясь на постели, наверняка думал о Мицци. Но он способен в последнюю минуту сдрейфить, напиться у Леонарда или где-нибудь еще и не прийти на свидание.
— Почему ты не сказал ей правду?
— Потому что она не согласилась бы.
— Она влюблена в тебя? Ты это хочешь сказать?
— Возможно.
— А что будет, когда она догадается?
— Думаю, будет слишком поздно.
В сущности, они все робеют перед Франком: этот пойдет до конца.
— А если нагрянет папаша?
— Он не имеет права бросить трамвай во время рейса.
Трамваи ходят и по воскресеньям.
— А если соседи?..
Франк предпочитает умолчать о г-не Виммере: старик, похоже, что-то пронюхал и может счесть своим долгом вмешаться.
— По воскресеньям соседей нет дома, — уверенно объявляет Франк. — В случае чего суну свою карточку. Это заставит их заткнуться.
В целом расчет правилен. Но встречаются идиоты, которые садятся за меньшее, например за удовольствие бросить при товарищах бранное слово вслед проходящим солдатам. Почти всегда это люди типа г-на Виммера.
Хольсту старикан еще ничего не сказал. Может быть, находит, что сам достаточно ловок, чтобы оградить Мицци, и не хочет понапрасну беспокоить ее отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65