Пошёл – лишь узнать, но пробыл там часа три – быстрей нельзя было собрать и осознать всю картину, да она всё время и менялась.
Впечатление было – ошеломляющее. Происходило нечто просто недостоверное – и в такие короткие сроки, что Воротынцеву не верилось вдвойне: как же он черезо всё это прошёл – и ни обломком не был задет. В воскресенье, когда из Петрограда уезжал – совсем тихо. В понедельник в Москве – как будто покойно, ничего не заметил. А вторник…
Узнавая от штабных, что происходило в Москве вчера и что сегодня, Воротынцев, конечно, не открыл им, что сам-то здесь уже третий день, и что сам из Петрограда. Невозможно было признаться, что и там, и здесь он всё пропустил.
Да в Москве вчера своих событий никаких особенных: ни столкновений, ни стрельбы, ни захватов зданий, ни арестов должностных лиц. И сегодня – работает водопровод, освещение, телефон, банки, торговые; и присутственные места, всё обычным порядком, нет только трамваев и газет. Всё – только отзвук Петрограда и волнение ожидания. Но нетерпеливые студенты и курсистки начали стекаться на Воскресенскую площадь. Члены городской думы выходили к ним с речами. А потом потянулись и рабочие, обыватели, гуще толпа, потом и другие сходки по городу. Однако в самой думе кипели речи всё законной публики, не революционеров, а благомысленной части населения, – как ей запретить? Если где и требовалось какое вмешательство, то только полицейское. Но ни полиция, ни конная жандармерия нигде ничему не препятствовали, на всех заставах пропускали шествия с красными флагами. Близ думы топтался на конях жандармский эскадрон и не знал, что предпринять. Тогда почему же должны были действовать военные власти? А войска – были заведены в казармы, и сидели там. Как будто правильно.
Но вот что, студенты перелезли через забор Александровских казарм, прорвались в запасный пехотный полк, в школы прапорщиков – уговаривать солдат и юнкеров поддержать великие петроградские события, – и никто им не воспрепятствовал? И так же врывались агитаторы в Спасские казармы. Но и это не побудило штаб Округа ни к каким действиям! А поздно вечером и прямо уже пришла сбродная команда приветствовать бунтующую думу – и всего-то измыслил за ночь Мрозовский свой приказ об осадном положении? – уже сегодня утром всем на смех, без военной силы его не установить.
От Мрозовского, невылазно сидевшего дома, всё же сведенья перетекали к его помощнику генералу Протопопову, и дальше через полковников – по штабу. Мрозовский – не хотел кровопролития. И поэтому отказывался вообще от каких-либо действий войск! Начальник московского охранного отделения Мартынов предлагал Мрозовскому объявить блокаду Петрограда как захваченного врагами отечества и из надёжных частей создать заслоны между столицами – но Мрозовский не мог на это решиться без указаний Верховного Главнокомандующего.
И вдруг ночью узналось, что Государь сам поехал в мятежную столицу – так вот, всё и решено, замечательно, он сам там и примет меры, зачем же блокировать Петроград? А тут пришёл слух, что Эверт движется с войсками на Москву, – так и замечательно, Эверт придёт – и порядок сам восстановится. И этой же ночью пришла телеграмма из Петрограда в городскую думу, что Челноков теперь будет не городской голова, но назначается комиссаром Москвы – страшное слово, оно парализует, а Мрозовский не хотел ссориться с новым начальством? А сегодня с утра пришла грозная телеграмма от Родзянки самому Мрозовскому: что никакая старая власть вообще больше не существует! – перешла к Комитету Государственной Думы под родзянковским председательством, и все петроградские войска признали новую власть, и Мрозовскому также приказано подчиниться, иначе на его голову возлагается вся ответственность за кровопролитие.
И действительно ополоумеешь.
И Мрозовский, видимо, затрепетал. И стал звонить новому комиссару Челнокову, умоляя его приехать поговорить. Однако Челноков не ехал.
Генерал Протопопов, сидевший в штабе, сам очень склонялся – признать реальность и подчиниться ей, и даже побыстрей подчиниться, пока новая власть представлена уважаемыми именитыми гражданами, а не перешла в безответственные руки крайних левых. И вся тыловая бледнота, какая заседала тут, в штабе, – генерал Богат, полковник Вонсик, Котляревский, и дальше, и мельче, Вильмис, Бузри, Фишер, Руновский, – все ещё желательней подстраивались к этой успокоительной позиции. По начальному часу обязательных занятий все прибыли в штаб – и были настроены тем более ни во что не вмешиваться сегодня, когда в Петрограде ещё более определилась и укрепилась новая власть, – зачем же конфронтировать ей? Обстановка деликатная.
Сила и слабость военной иерархии! Непобедимая сила, когда сверху твёрдая команда. И – раскислое тесто, когда сверху команды нет.
Ещё эта поездка Государя в Петроград… Что двинуло его из Ставки в такую минуту? Неужели – сам поехал навести порядок? Поездка лишняя, но эффектно: самому войти в гущу бунта!
Но нет, но нет. Он слишком кроток. Не может быть, чтоб он на это решился. Он – наверно поехал со всеми мириться, то на него скорей похоже.
А уж сегодня – сегодня Москва и вовсе бурлила шествиями, час от часу – вот пока Воротынцев бродил по штабу, подсаживаясь там и здесь. Говорили: мятежниками занято градоначальство, градоначальник сбежал, губернатор объявлен под домашним арестом! Полиция вовсе исчезла с улиц, и будто городовых сажают под арест, неизвестно чьим распоряжением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61