В лучшем случае, готовы потрепаться об этом в компании, да и то, за неимением другой темы.
Филимонов не страдал излишней мнительностью. "Как это все перехлестнулось в одной точке - Степан Степанович, Валентина Романовна и я? Да еше на какой то, похоже, несуществующей станции? Степан Степанович умерший полвека тому назад? Бред! Галлюцинации! Я ведь, в тот день, был явно болен. Куда-то зашел, видимо. Где-то перебрал. Болезнь в сочетании с алкоголем выкинула необъяснимый фортель. А, может, кто-то мне все это рассказал, тогда, в тот вечер? Тот, кто знал и Степан Степановича и Валентину Романовну и сумел так красочно описать их наружность, что я, увидев, фотографии тут же и догадался. Может быть, так и было. А, может, и по-другому. В любом случае, все это - водка и нервы! И не стоит ломать над этим голову."
Приближался день рождения. Холодильник, казалось, распухнет от "обжорства", а Маша продолжала впихивать в него следующие порции. Так неразумные мамаши перекармливают несчастных малышей.
День рождения выпадал на пятницу, однако, гостей пригласили на субботу. Чтоб никого не затруднять. В честь праздника, Филимонов договорился и взял выходной. "Разве не справедливо понежиться и полениться в собственный день рождения?"
Вопреки намерению проваляться в кровати все утро, он проснулся бессовестно рано.
С некоторых пор, филимоновское утро прератилось в изнурительное испытание. С тех пор, как его начал мучить гайморит. Пересиливая страх, он ходил по врачам, садился в жуткое кресло и, замирая, позволял прокалывать носовую перегородку и выкачивать скопившийся гной. Помогало на короткое время.
Утро начиналось с медленного осознания того, что он уже не спит. Дыхательные трубки, переходнички, патрубки и клапана за ночь забивались отвратительной слизью. Голова требовала немедленного промывания, продувки и проветривания, как цех переработки вредных веществ. Как лунатик, почти на ощупь, Филимонов двигался в ванну и "автоматом", пальцем робота тыкал в кофеварку, предусмотрительно заправленную с вечера.
Минут через двадцать, после усиленной "работы", сопровождаемой отфыркиванием, откашливанием, отплевыванием и прочими малоэстетичными и протяжными звуками, он приходил в себя и начинал соображать.
Окончательное пробуждение наступало на кухне. Филимонов расставлял на столе чашечку с кофе, сигареты, зажигалку и пепельницу, как шахматист расставляет фигуры на доске и приступал "разыгрывать дебют".
Проделав всю эту процедуру в очередной раз, Филимонов сидел на стуле (на том самом, который всегда предпочитал Дрозд) и думал о разных пустяках. О том, что ему исполняется сорок пять лет и что он перешагнул границу (возможно, еще пять, десять лет тому назад), делящую жизнь на две половины (никто не знает этого точно, но, примерно, может прикидывать по смертности своих родственников) он не думал.
"Надо бы поменять кран в ванной", - думал он, - "Да, вообще, неплохо было бы всю сантехнику заменить. Необязательно на финскую, как у Бориса Львовича, но на какую-нибудь поприличней." Он недовольно покосился на облезлую кухонную раковину. "А что? Деньги, слава Богу, не переводятся. Шиковать, конечно, не приходится, но и жаловаться грешно. Спасибо, Борису Львовичу! Мужик с головой! На что он там намекал, когда я, как дурак, от этих фоток обалдел? Точно, он на что-то намекал. Что-то говорил про накладные, про то, что у него родилась какая то гениальная идея и на этом можно "сделать" большие деньги. Вот, идиот! Вместо того, чтоб послушать умного человека, охренел от собственного больного воображения! Или от водки".
Треснул телефон, словно, въехал в ухо резиновый детский мяч. Филимонов выскочил в прихожую и сорвал трубку. Большие часы показывали семь.
- Алло! - произнес он таким голосом, что на другом конце человек, обладающий мизерным запасом совести, тут же бы бросил трубку, предпочитая остаться неузнанным.
- Привет, Серега! Могу я сейчас заехать к тебе и оставить кое-какие вещички?
Это был Колька из ОБХСС. Жил он теперь, после третьего развода, с какой то женщиной по имени Алла. Филимонов никогда ее не видел. Он и Кольку не встречал уже, по крайней мере, два года. Слышал, что тот, как был баламутом, так им и оставался. Кто-то (сразу не вспомнить) рассказывал, что Колька каждую неделю уходит от своей "любимой" женщины, забирает все свои вещи, раскидывает их по знакомым (разводы закончились тем, что он оказался в общежитии), а потом, спустя еще неделю-другую, в том же порядке объезжает всех и собирает свое барахло. Это означает, что наступило примирение и начинается следующий "раунд" безумной любви. Колька был самым бесцеремонным человеком на свете и, кажется, не подозревал о существовании совести.
- Что, опять, "развод"? - догадался Филимонов.
- На этот раз бесповоротно! - Колька говорил так, словно, они вчера расстались.
- Слушай, Колян, ты, извини, конечно, но я не смогу тебе помочь. У меня, понимаешь, тут разные замороки, да и жена приболела. Одним словом - не могу.
- Ничего страшного! С этой проблемой я справлюсь! Пока! - Колька повесил трубку.
Сергей Павлович не сомневался ни на йоту, что Колька даже не обиделся. Он был уверен, что через пять минут тот созвонится с кем-то, договориться и повезет свои вещички. А о звонке ему, Филимонову, будет забыто, как и не было его никогда. И исчезнет Колька еще на два года, а может, на пять лет или на десять. А, может, навсегда.
- Какой ненормальный звонил? - вышла, позевывая, Маша.
- Колька! Мент!
- Придурок, - сказала она спокойно.
Филимонов приблизился осторожно к комнате дочери и прислушался. Все было тихо.
- Спит, - удовлетворенно констатировал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47