Изо всех сил Франц старался обнаружить потайной высокий смысл в притчах
Старого Завета, но видел лишь банальные, по нынешним искушенным временам,
сказки. Ну да, сказки ... а что же это еще? - истории об очень добрых и
очень злых людях, участвовавших в невероятных событиях. Библейские сказания
даже не казались особенно талантливыми - сравнить, к примеру, притчу об
Иосифе со "Щелкунчиком" Гофмана ... насколько в последней больше красок и
фантазии! Так или иначе, но ответа на вопрос о смыслах бытия и смерти в
Библии не содержалось - по крайней мере, для Франца.
Если философские и религиозные упражнения оказались бесполезны, то
занятия йогой принесли ощутимый вред - Франц стал бояться тишины. До сих
пор абсолютное беззвучие Четвертого Яруса не казалось угрожающим, однако от
долгого лежания на полу в предписанной "Руководством по хатха-йоге" "позе
трупа" ему стали мерещиться тихие шаги невидимых людей. Он принес с
музыкального этажа магнитофон и стал заниматься под музыку, однако
европейские композиторы к йоге не подходили, а имевшиеся индийские записи
были попросту невыносимы. Вскоре страхи вышли за пределы часов, отведенных
на йогу, - Франц стал бояться все время, особенно ночью, когда за
окном выл ветер. Магнитофона невидимые люди уже не страшились, хуже того -
музыка делала их еще и неслышимыми. Франц стал тщательно запирать двери
своей квартиры, что помогло лишь отчасти: внутри он чувствовал себя
спокойно, однако вылазки за продуктами стали требовать немалого мужества.
Занятия же йогой он бросил: хатха-йога упражняла тело, а не дух; а
руководства к раджа-йоге (духовной гимнастике) в библиотеке не
оказалось. Франц, впрочем, не растроился, ибо к тому времени уже убедился,
что изменить себя ему не удасться - голова его работал не так, как у
философов и йогов. Единственным результатом всей затеи явилась
расшатанная психика.
Впрочем, физическое состояние Франца было под стать психологическому:
он страдал от головокружений, слабости и непрерывных простуд. Забинтовать
без посторонней помощи рану на груди ему не удавалось, так что приходилось
использовать вату, прикрепляя ее к телу кусками пластыря (и то, и другое
нашлось на "складе разных вещей"). Отдирать пластырь от кожи перед тем, как
идти в душ, было больно, так что, начиная с какого-то момента, он стал лезть
под воду прямо с повязкой. После душа мокрая вата неприятно холодила рану,
да и рубашка на груди отсыревала, однако дня через два Франц к этому привык
и перестал замечать. Повязку он теперь менял лишь каждые три-четыре дня -
когда та начинала пачкать простыню на его кровати выделявшейся из
полузажившей раны сукровицей. Кстати сказать, Франц также перестал стирать
постельное (и вообще, какое бы то ни было) белье - бросая его в одной из
комнат жилого этажа на пол и притаскивая со склада новую смену. Он
подсчитал, что имевшихся запасов должно хватить примерно на одиннадцать
месяцев, а уж потом он постирает все сразу.
И снова перед Францем встала проблема, чем себя занять, - ибо в любую
свободную минуту он непроизвольно, автоматически начинал думать о Тане. Он
вспоминал, как они подшучивали друг над другом в те две короткие недели их
романа на Первом Ярусе. Он вспоминал, как она прибегала, возбужденная, к
нему в Госпиталь и, хвастаясь замечательной картинкой, нарисованной сегодня,
вешала ее у него в палате. Он вспоминал, как она улыбалась: одновременно
недоверчиво и открыто - будто не ожидая ответной улыбки, но все равно
отдавая свою. И ей никогда не нужно было ничего для себя, кроме того, чтобы
принадлежать ему, - нечасто встречающийся тип женщин. Франц чувствовал это
всегда: когда она кормила его ужином, когда рассказывала смешную историю,
когда они занималась любовью ... особенно, когда они занимались любовью. В
эти минуты обычная танина порывистость исчезала, и она таяла в руках,
оставляя ни с чем не сравнимое ощущение полного обладания. Господи,
от этих воспоминаний Францу хотелось расшибить себе голову об стену!
В конце концов он стал придерживаться формального запрета на мысли о
Тане: как только имя ее приходило ему в голову, он шел в видеозал и смотрел
какой-нибудь фильм. Однако более двух фильмов в день Франц осилить не мог:
свет экрана резал глаза и нестерпимо болел затылок. Он попробовал
"наказывать" себя за мысли о Тане чтением, однако от интеллектуального и
физического истощения он легко (а главное, незаметно для себя) отвлекался -
и опять ловил себя на запретных мыслях. Бытовые заботы и приготовление пищи
также не отвлекали внимания надолго: опрокинешь банку бородавочниковой
ветчины на горячую сковородку, подсыпешь мороженных овощей из пакетика - и
можно есть, запивая горячим чаем. Если бы в Доме имелось спиртное, то Франц,
наверно бы, запил, - но спиртного не было. Разыскивая как-то раз на "складе
разных вещей" лекарство от головной боли, он наткнулся на залежи довольно
сильного снотворного и очень обрадовался: теперь можно будет дольше спать! С
тех пор, большую часть суток Франц проводил в своей спальне на кровати -
однако спать в течение всего этого времени ему не удавалось. Задернув
шторы, погасив свет и завернувшись с головой в одеяло, он находился на
равном расстоянии между сном и явью.
Он вспоминал.
2. Воспоминания
Вспоминать он старался далекое прошлое: детство, юность, родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93