Чем-то им мое лицо было не по нраву. – Она прерывает рассказ и, помолчав, добавляет:
– Если бы не нужда, не занялась бы я этим промыслом. Да и мало кто занялся бы.
– Мало кто делается потаскухой из нужды.
– Знаю, сэр.
– Стало быть, ты распутна по природе?
– Да, сэр.
– И стало быть, родители не зря от тебя отвернулись, даром что держатся ложного учения?
– По грехам моим – так, сэр. Только вышло, что вся вина лишь на мне одной. Хозяйке вспало на ум, что я навела на их сына порчу. А это не правда: он первый меня поцеловал, а я не давалась, и перстенек он похитил без моего ведома, и в остальных его делах я не повинна. Но мои родители не поверили. Сказали, что я отреклась от внутреннего света. Что я не их дитя, но дщерь сатаны. Что я и сестер своих совращу с пути истинного.
– Что за «внутренний свет»?
– Свет Христов. О нем говорит их учение.
– Их? Больше не твое?
– Нет, сэр.
– Ты не веруешь во Христа?
– Не верую, что увижу Его в этом мире. Ни также в мире ином.
– А в мир иной веруешь?
– Да, сэр.
– Не ожидают ли там тебя и тебе подобных адские муки?
– Да минует меня такое наказание, сэр.
– Но разве это не так же ясно, как то, что это вот полено обратится в пепел?
Девушка не отвечает, только еще ниже опускает голову. Тем же ровным голосом мистер Бартоломью продолжает:
– И не менее ясно, что тебе и на этом свете не уйти от адских мук – когда ты истаскаешься и тебя выставят из борделя. И кончишь ты жизнь простой сводней или скрюченной каргой в богадельне. Если к тому времени тебя не приберет французская болезнь. Или ты надеешься преуспеть, умножая свои грехи, и на склоне лет сделаться второй Клейборнихой? Тебя и это не спасет.
Мистер Бартоломью выжидающе молчит. Но его слова остаются без ответа.
– У тебя что, язык отнялся?
– Мне мой промысел ненавистен, сэр. А промысел мистрис Клейборн тем паче.
– Ну конечно, ты бы хотела стать добродетельной супругой. И чтобы за подол цеплялся целый выводок писклявых пострелят.
– Я бесплодна, сэр.
– Ну, Фанни, ты воистину бесценный клад.
Девушка медленно поднимает глаза и ловит его взгляд. Она не столько оскорблена этими издевками, сколько озадачена и словно старается прочесть в лице хозяина то, что не поняла из его слов. И тут происходит еще более непонятное: ледяное лицо мистера Бартоломью озаряется улыбкой. Пусть не слишком сердечной, зато это именно улыбка, а не язвительная или глумливая ухмылка. Удивительнее всего, в ней заметно что-то очень похожее на сочувствие. Чудеса на этом не кончаются: молодой человек делает три-четыре шага, склоняется перед девушкой и на миг подносит ее руку к губам. Затем выпрямляется и, не отпуская ее руки, все с той же улыбкой всматривается в ее лицо. Сейчас обритый мистер Бартоломью и накрашенная Фанни напоминают фигуры с картины Ватто, изображающей галантные празднества – кавалера и даму в костюмах итальянской комедии масок. Вот разве что обстановка неподходящая. Так же неожиданно мистер Бартоломью выпускает руку девушки и возвращается в свое кресло. Девушка столбенеет.
– Зачем вы это, сэр?
– Разве вам неизвестно, зачем джентльмены целуют женщинам руки?
Новая неожиданность – учтивое «вы» – окончательно подкосило девушку.
Она, понурившись, качает головой.
– За то, что вы для меня сделаете, моя агница, ничего не жаль.
Изумленная девушка вновь заглядывает ему в глаза.
– Что же я должна сделать, сэр?
– Близ этих мест бьют те самые ключи, о коих я вам сказывал, что жду от них исцеления. Завтра мы свидимся с хранителями тех вод. В их власти приблизить исполнение сокровенных моих надежд. И я задумал в знак почтения принести им дар. Не деньги, не самоцветы – к этому добру они равнодушны.
Даром этим станете вы, Фанни. – Мистер Бартоломью окидывает девушку внимательным взглядом. – Что вы на это скажете?
– То, что велит мне долг, сэр. Что я обязалась повиноваться мистрис Клейборн и поклялась непременно воротиться.
– Обязательство, данное черту, ни к чему не обязывает.
– Может, оно и так, сэр, но с беглыми она обходится хуже черта. Иначе бы давно все разбежались.
– Не вы ли минуту назад уверяли, что промысел этот вам ненавистен?
Девушка чуть слышно бормочет:
– Не сделаться бы себе еще ненавистнее.
– Но когда мы с ней сговаривались, разве не велела она вам всеусердно мне угождать?
– Так, сэр. Но чтобы угождать другим, о том и слова не было.
– Я купил вас на три недели, ведь так?
– Верно, сэр.
– Стало быть, я вправе еще две недели удерживать вас себе на потребу. И я приказываю вам исполнить то, что мне потребно, – то, для чего я вас купил, и притом недешево. Особ, которых я завтра уповаю встретить, извольте удовольствовать как должно.
Девушка склоняет голову, давая понять, что покоряется против воли.
Мистер Бартоломью продолжает:
– Запомните все, что я вам скажу, Фанни. Не делайте ложных заключений о повадках и наружности хранителей вод. Они чужеземцы и прибыли в наши края лишь недавно. Страна, откуда они родом, лежит далеко отсюда, и на нашем языке они не говорят.
– Я немного знаю французский. И еще несколько слов по-голландски.
– Ни то ни другое не пригодится. С ними надобно изъясняться, как с Диком. – Он умолкает и оглядывает сникшую собеседницу. – Я вами доволен, Фанни. Гнев мой был простым притворством – я хотел испытать, готовы ли вы к исполнению истинного моего замысла. Слушайте же со вниманием. В стране, о которой я веду речь, занятия, подобные вашему, не в обычае. Вы же славитесь умением изображать не знавшую мужчин недотрогу. Таковою желательно мне видеть вас и завтра. Прочь притирания, пышные наряды и лондонские ужимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147