Верхние её слои, по словам Миколая, были слишком уверены в себе, уверены во всесилии партийного аппарата, в незыблемости существующего строя, и их совершенно не тревожило будущее, которое представлялось безоблачным во веки веков. Им и в голову не приходило позаботиться — скажем теперешними словами — о приватизации тех благ, которые находились в их распоряжении в силу занимаемой должности, они не считали нужным юридически оформить своё право на недвижимость, на то, что им предоставило задарма благодарное государство. Представители же среднего звена то ли были поумнее, то ли подальновиднее, во всяком случае они-то проявили заботу о своём будущем. Не все, конечно, но многие. И был среди них один…Как я ни напрягала память, не могла вспомнить, на какой он был должности. Не помнила даже, в какой области подвизался. Советник? Контролёр? Бухгалтер? Охранник? Нет, не вспомнить, а может, Миколай так толком и не сказал, мне же ни к чему было запоминать. А вот теперь вспомнилось… Сначала Миколай говорил о нем как о человеке приличном, порядочном, не таком, как остальные партийные работники. Его, по словам Миколая, возмущало всевластие партии и он склонен был к противодействию ему. Какое-то время они были с Миколаем близки, Миколай ему даже в чем-то доверился, не слишком, совсем немного, но достаточно для того, чтобы этот самый представитель среднего партийного звена мог держать Миколая в руках. И вовсе он не такой уж порядочный оказался, а совсем напротив, к Миколаю подлаживался только для того, чтобы заслужить его доверие и получить нужную информацию. И насколько я поняла, не только информацию о нелегальной деятельности Миколая, но и какие-то вещественные доказательства этой деятельности. Документы, наверное, какие-то, что же ещё? Ну и теперь держал Миколая в руках, Миколай его боялся. Не за себя боялся, за дело. Во власти этого партийного работника было погубить плоды многолетних трудов Миколая по раскрытию афёры с производством фальшивых денег. А Миколай по неизвестным мне причинам ничего не мог тому сделать.Краем уха слышала я об этом типе. Дело происходило уже в самый последний период нашего сожительства с Миколаем, так что у меня сохранились о партийном прохиндее лишь самые общие воспоминания, но, кажется, эту гниду не раздавили, когда рухнула партия. Напротив, слетев со своего места, она мягко приземлилась в заранее подготовленном, хорошо унавоженном местечке и расцвела пышным цветом в атмосфере всеобщей разрухи и беспредела, вмиг позабыв о родной партии. Миколай как-то проговорился, что у него на эту партийную гниду тоже есть уздечка, найдётся, чем приструнить, кажется, какая-то ценная бумажка, с помощью которой можно очень хорошо скомпрометировать негодяя. А если тот добился теперь высокого положения, он мог для собственной безопасности первым приструнить Миколая. Не исключено, что все это связано с фальшивомонетчиками.Прочно в памяти засела лишь одна деталь:гниду из среднего звена можно было распознать по одной характерной черте. Очень характерной, но какой именно — я никогда не знала. Может, был он косым на один глаз, может, одна нога у него была короче другой, во всяком случае что-то очень бросающееся в глаза. И баба напротив наверняка его видела, потому что он довольно часто бывал у Миколая.Очень не любила я эту бабу. Собственно, я против неё ничего не имела, Миколаю она всегда оказывала мелкие услуги, но сквозь глазок её двери на меня излучалась такая неприязнь и даже ненависть, что во мне поднималась в ответ волна стихийной, неосознанной антипатии. Нет, я с этой язвой общаться не собиралась, но, может, имело смысл напустить на неё полицию? Расскажу им все, что мне известно, а они уж сами пускай выжмут из этой приросшей к глазку в двери мегеры все, что той известно. В конце концов, не так уж много людей посещало Миколая, по характерной детали среди них нетрудно выявить нужного.Все это пронеслось в мозгу за какие-то две-три секунды, и я уже собралась спуститься с лестницы, покинув площадку перед дверью Миколая и вредной бабы, как до меня донёсся снизу женский голос, молодой и звонкий:— Адель, назад! Стой! Ты куда помчалась? Тебе ещё мало этих ступенек? Немедленно возвращайся! Назад, Адель! О Боже, это собака меня в гроб вгонит!Снизу что-то стремительно поднималось по лестнице. Я немного поднялась вверх по лестнице, ведущей на шестой этаж, ибо в мои планы никак не входила встреча с жильцами дома, я не хотела, чтобы меня здесь видели, бабы напротив было совершенно достаточно. И тут внизу лестничного пролёта в поле моего зрения появилась собака, крупная немецкая овчарка. Она уже не мчалась наверх, а поднималась по ступенькам осторожно. Тело её напряглось, шерсть вздыбилась, нос тревожно втягивал воздух. Я тоже встревожилась — встреча с таким крупным зверем, настроенным агрессивно, ничего хорошего не сулила. А собака была явно возбуждена. Что она против меня имеет? Не привыкла я к такому отношению, как правило, всю жизнь и с собаками, и с кошками всегда хорошо ладила.Овчаркиной хозяйке явно не хотелось подниматься, она продолжала убеждать собаку:— Адель, назад! Что с тобой? Забыла, где живёшь? Адель!Не слушая хозяйку, напряжённая как струна Адель ступила на площадку пятого этажа, и тут я поняла, что не являюсь объектом её внимания. Не реагируя на призывы хозяйки, Адель была вся поглощена тем, что учуяла за дверью вредной бабы. Подойдя к этой двери вплотную, она интенсивно принялась нюхать щель под дверью, потом села у двери, подняла морду вверх и жутко завыла.— Езус-Мария! — в ужасе произнесла её хозяйка.— Адель, ты что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91