Вопрос в том, что делать дальше.— Вот именно — что?— В этом весь вопрос. * * * Вопрос этот был не единственным. Я задал ему еще множество вопросов, и большинство их повторял по нескольку раз. Я снова и снова заставлял обоих рассказывать всю историю и сделал множество заметок в своем блокноте. Мне становилось все яснее, что расчлененные останки Франсины Кхари были во всем этом деле единственной осязаемой уликой и эта улика сгорела дотла.Когда я наконец закрыл блокнот, братья Кхари молча ждали, что я скажу.— На первый взгляд, — сказал я, — им как будто ничего не грозит. Они все задумали и сделали так, чтобы не дать вам ни единого намека на то, кто они. Если они и оставили какие-то следы, то мы об этом пока ничего не знаем. Возможно, кто-нибудь в супермаркете или в том магазине на Атлантик-авеню узнал одного из них или запомнил номер машины, и стоит как следует поработать, чтобы попытаться разыскать такого свидетеля, но пока что это всего лишь предположение. Скорее всего, свидетеля мы не найдем, а если даже и найдем, то, что он видел, ничего нам не даст.— Вы хотите сказать — у нас нет никаких шансов?— Нет, — возразил я. — Я хочу сказать совершенно другое. Я хочу сказать, что расследование — это не всегда только работа с уликами, которые могли оставить преступники. Прежде всего, есть одно обстоятельство, за которое, возможно, удастся зацепиться. Они заполучили почти полмиллиона долларов. Теперь они могут сделать одно из двух и в обоих случаях засветятся.Кинен подумал.— Начать тратить их — это одно, — сказал он. — А другое?— Проболтаться. Преступники обычно болтливы, особенно если им есть чем похвастаться, и иногда они распускают язык перед теми, кто с радостью их продаст. Здесь главное — чтобы эти люди узнали, кто готов стать покупателем.— Вы знаете, как это сделать?— Есть кое-какие идеи, — сказал я. — Вы тут поинтересовались, насколько я еще полицейский. Этого я точно не знаю, но к таким вот проблемам я все еще подхожу так же, как и тогда, когда носил значок, — верчу их так и этак, пока не ухвачусь поудобнее. В деле вроде вашего я сразу вижу несколько возможных линий расследования. Очень может быть, что ни одна из них никуда не приведет, но, по крайней мере, все нужно отработать.— Значит, вы попытаетесь?Я опустил глаза на свой блокнот и ответил:— Ну, тут есть две загвоздки. Первая — та, о которой я, кажется, говорил Питу по телефону. В конце недели я собираюсь лететь в Ирландию.— По делам?— Нет, развлекаться. Я только сегодня утром об этом договорился.— Вы можете отменить поездку?— Могу.— Если вы при этом потеряете деньги, я вам их возмещу. А другая загвоздка?— Другая — вот в чем. Как вы используете то, что я смогу выяснить?— Ну, это вы знаете.Я кивнул.— Вот в том-то все и дело.— Потому что нельзя возбудить против них дело и судить их за похищение и убийство. Нет никаких доказательств, что совершено преступление, — женщина просто исчезла.— Правильно.— Стало быть, вы должны знать, чего я хочу и зачем все это нужно. Сказать?— Пожалуй.— Я хочу, чтобы эти сволочи стали покойниками. Я хочу быть при этом, хочу сам это сделать, хочу видеть, как они будут умирать. — Он произнес это спокойно, ровно, бесстрастным голосом. — Вот чего я хочу. Сейчас я так этого хочу, что ничего другого мне не нужно. Я даже представить себе не могу, что можно хотеть чего-то еще. Вы так и думали?— Примерно.— Сделать такое, схватить ни в чем не повинную женщину и изрубить ее на котлеты, — и вас беспокоит, что с ними будет?Я задумался, но ненадолго.— Нет, — ответил я.— Мы поступим так, как должны поступить. Мы с братом. Вам не придется в этом участвовать.— Другими словами, я тогда всего лишь приговорю их к смерти.Он покачал головой.— Они сами себя приговорили, — сказал он. — Тем, что сделали. Вы только поможете нам разыграть свои карты. Что скажете?Я колебался.— У вас еще одна загвоздка, да? — спросил он. — Мое занятие.— Это тоже имеет значение.— Вы, кажется, что-то сказали о том, будто я сбываю крэк школьникам. Так вот, я по школам не торгую.— Я и не думал, что торгуете.— Строго говоря, я вообще по мелочам не торгую. Я то, что называется, оптовик. Вы понимаете разницу?— Конечно, — сказал я. — Вы — та крупная рыба, которая ухитряется никогда не попадать в сети.Он рассмеялся.— Ну, не знаю, насколько я крупная рыба. В некоторых отношениях самая крупная — это посредники, через них проходит больше всего товара. Я торгую на вес, то есть или сам доставляю большие партии, или покупаю у тех, кто доставляет, и перепродаю тем, кто торгует в розницу. У моих покупателей оборот, вероятно, побольше, чем у меня, потому что они покупают и продают все время, а я совершаю за год, может быть, всего две или три сделки.— Но дела у вас идут неплохо.— Неплохо. Это рискованное занятие — все время приходится помнить о законе и о людях, которые норовят тебя обмануть. Где большой риск, там обычно и большая прибыль. Ну, а спрос есть всегда. Людям нужен мой товар.— То есть кокаин.— Знаете, кокаином я почти не занимаюсь. Больше работаю с героином. Немного с гашишем, но за последние год-два больше с героином. Послушайте, я прямо вам скажу, что просить за это прощения не собираюсь. Да, люди сначала пробуют зелье, потом втягиваются, потом обкрадывают родную мать, грабят дома, принимают смертельную дозу и умирают с иглой в руке или заражаются СПИДом через общий шприц. Я все это знаю. Но ведь есть люди, которые производят оружие, другие гонят спиртное, третьи выращивают табак.Сколько человек умирает каждый год от алкоголя или табака и сколько от наркотиков?— Алкоголь и табак не запрещены законом.— А что это меняет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15