Желтое и лиловое – ишь ты, ее отец, оказывается, понимает, какие цвета идут друг к другу!
И вдруг неожиданная догадка заставила Тамару нахмуриться. Да уж сам ли он собрал такой букет? Не женщина ли рвала для него эти цветы? Сероглазая «агрономша» с обветренным лицом и печально изогнутыми бровями. «Хороший, хороший человек, умница!..» Хоть бы раз в жизни он сказал так о ее матери!
Соседка истопила плиту, приготовила обед. Надо бы накрыть на стол к приходу отца. Но как узнаешь, когда он придет? Тамаре лень было возиться с кастрюлями и тарелками. Притом же кастрюли горячие, только руки портить.
Тамара встала с тахты. Расхаживая по комнате, она то и дело подходила к прелестному желто-лиловому букету.
– Конечно, она, – твердила Тамара с нарастающей неприязнью. – Подумаешь, цветочки дарит! Травы какой-то набрала… Очень красиво – трава в кринке! Мало ей гераней!
Тамара схватила кринку и выплеснула за окно воду вместе с лютиками и колокольчиками. Она никому не позволит хозяйничать в их доме!
Отец пришел вечером. Свежесть полей, росы, теплоту вечерней зари, радость большого труда – все это принес он с собой в белые комнатки.
– Дочка, есть хочу! – закричал он еще с порога. – Скорей накрывай на стол!
Тамара сидела с вышиванием, которое привезла с собой. Она смущенно посмотрела на отца.
– А что накрывать? Обед же холодный. Плита остыла.
– Вот тебе раз! – засмеялся отец. – Обед холодный!
– Да, холодный. Пришел бы раньше, так теплый был бы.
Но хорошее настроение отца нельзя было испортить ни холодным обедом, ни холодным тоном, каким говорила с ним Тамара.
– Раньше не мог, дочка. Так поставь же поскорей на керосинку наш холодный суп, а я пока умоюсь.
Тамара, не отрываясь от вышивания, чуть пожала плечами.
– Вот еще – с керосинкой возиться! У нас же всегда был газ, ты забыл, папа!
Отец с любопытством посмотрел на нее, как на диковину.
– Шестнадцать скоро – и тебе трудно зажечь керосинку? Или ты вообще не желаешь ничего делать?
– Но, папа, она же керосином пахнет. Все руки…
– Ах, руки! – вспылил отец. – Белые руки нельзя запачкать! Да для чего это ты их бережешь, интересно? Ее руки! Что же, ты собираешься всю жизнь дела чужими руками делать?
– А почему же тебе агрономша не разогревает? – не глядя на отца, спросила Тамара. – Букеты дарит, а…
Отец стукнул ладонью по столу:
– Молчать!
Тамара вскинула на него потемневшие глаза. Она хотела еще сказать что-нибудь пообиднее, но, увидев лицо отца, испугалась. Так он однажды, доведенный до ярости, закричал на ее мать, а потом молчал несколько дней, не в силах победить свое отвращение к ней. Неужели отец так же поступит и с Тамарой?
Побледневший, с горящими черными глазами, он с минуту молча и как-то странно, словно не узнавая ее, глядел на Тамару. Потом, не сказав ни слова, надел свою серую выгоревшую кепку и ушел.
– А что ж обедать? – крикнула ему вслед Тамара.
Но дверь уже захлопнулась. Тамара подбежала к окну:
– Папа! Обедать…
– В столовой пообедаю, – ответил отец не обернувшись.
Тамара вытащила из-под кровати чемодан и принялась кидать в него свои платья, шарфики, чулки… Домой! Лучше самой кричать на кого-то, чем будут кричать на тебя!
…Поздно вечером, когда затихло село и только гармонь и песни бродили по улицам, Николай Сергеевич и Тамара сидели и разговаривали, мучительно стараясь понять друг друга.
– Что ты думаешь делать дальше? – пытливо вглядываясь в красивое хмурое лицо Тамары, спросил отец.
– А что мне делать? Учиться буду, – ответила Тамара, перебирая оборку на платье.
– Ты хочешь получить специальность? А какую?
Тамара высоко подняла брови:
– Откуда я знаю – какую? Какой ты странный, папа!
– А разве ты никогда не думала об этом? Ведь вы даже в школе писали сочинения: «Кем я хочу быть». Ну вот что же ты тогда написала?
– Ну, я написала… балериной.
– Почему?!
– Ну, папа!.. Неужели ты сам не понимаешь? Потому что это красиво. И все любуются.
Николай Сергеевич встал и нетерпеливо прошелся по комнате.
– Я надеюсь, ты теперь-то понимаешь, что это детские мечты, – сказал он, снова садясь. – Но ты уже взрослая, и ты уже знаешь, что для этого надо много работать и талант нужен!
– Тогда я не знала.
– Но что же делать, Тамара? Ведь пора уже думать о своей будущей профессии, пора готовиться к ней. Ведь я же не буду тебя содержать всю жизнь – каждый человек должен работать. Может, тебе стоит поступить в техникум?
– А кого же ты будешь содержать?
Сказала и тут же съежилась, испугавшись, что отец опять хлопнет по столу. Но отец только нахмурился.
– Антонину Андроновну придется мне содержать, – сказал он: – этот человек может жить только за счет чужого труда. Всю жизнь, до гроба. Но ты не можешь быть такою же. Не смеешь. Ты не имеешь права быть захребетником!
Наступило молчание. Где-то пели нежную песню про милую тропинку, чьи-то согласные голоса спрашивали, куда она ведет и куда зовет… Светло-зеленые пушистые ветки акации, освещенные лампой, чуть шевелились у открытого окна.
Тамара собралась с духом.
– Ты не любишь маму? – спросила она.
Она глядела на отца, предвидя, что он сейчас смутится и будет возражать. Но отец ответил просто и спокойно.
– Да. У нас с ней нет ничего общего. Мы давно оказались чужими людьми. В нашей любви не было дружбы, а любовь без дружбы, без уважения – то же, что цветок без корня: она скоро увядает.
– Значит, ты не вернешься домой? Никогда?
– Никогда.
– Значит, ты и тогда… знал, что не вернешься?
– Нет. Тогда не знал. А теперь знаю.
У Тамары задрожало сердце.
– А как же… мама?
– Мама будет жить, как живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70