–    Ой, караул… батюшки, грабят! – крикнул старик.
–     Дуй его, лупи! – неистово орал с .улицы Евграф Павлыч, походивший на исступленного.– Бей, катай!..
На этот страшный гвалт прежде всего выбежали гости: заседатель Блохин и запрещенный поп в зеленом подряснике, а потом со всех сторон набежали поповские строшные. На подмогу барину явился Гунька со своими охотниками. Из деревни начали собираться мужики, бабы и ребятишки, захватившие на всякий случай кто что мог. Блохин бросился вперед и приступил к Евграфу Павлычу с усиленным молением о пощаде.
–     Голубчик, батюшка, Евграф Павлыч, уймитесь, ради Христа! – умолял он и старался поймать расходившегося барина за руки.– Ведь это что же такое? Уголовство…
–     Бей, катай! – кричал Евграф Павлыч хриплым голосом и бросился на поповский двор.– Я ему покажу, простоволосому, каков есть человек Евграф Павлыч… Федька, Гунька, за мной!
В воротах завязалась жестокая свалка между катаевскими охотниками и поповскими строшными. Откуда-то явились поленья и палки, мелькнуло несколько окровавленных лиц. Евграф Павлыч и Федька Ремянников работали за десятерых, как два медведя, так что первыми пробились в ворота и очутились на поповском дворе.
–     Где поп? Дайте мне его,– орал Евграф Павлыч, порываясь к голубятне, с которой слезал поп Андрон и по пути засучивал рукава своей ситцевой рубашки.
Федька запер ворота изнутри и ждал, чем все это кончится. Старик Андрон шел на врага как был в голубятне – босой и в одном белье; лицо у него было бледное, и только глаза светились, как у волка. Евграф Павлыч встал в боевую позицию и тоже засучил рукава. Ввиду готовившегося поединка заседатель пустился на отчаянное средство: он бросился в ноги Евграфу Павлычу и на коленях принялся молить о пощаде, но получил такого пинка, что кубарем откатился к самым воротам, как гнилушка. В самый критический момент, когда враги готовы были сцепиться, раздался раздирающий женский крик: в одной рубашке, с распущенными волосами стояла Марина… Она только что вскочила с постели и выбежала из своей комнаты в чем была.
Евграф Павлыч оглянулся на крик и обомлел от изумления; руки у него опустились, и он с раскрытым ртом смотрел то на попа Андрона, то на Марину.
–    Кто это?., а?..– шептал он, обращаясь в пространство.
–    Это я, разбойник! – заревел поп Андрон, схватив Евграфа Павлыча по-медвежьи прямо за затылок.– Есть и на тебя управа.
–    Постой, поп, отпусти! – умолял Евграф Павлыч, напрасно стараясь освободиться от придавившей его железной руки.– Дай всего одно слово сказать, а потом хоть разорви…
–    Говори,– коротко приказал поп Андрон, не отпуская своей жертвы.
Евграф Павлыч оглянулся еще раз, но Марина уже скрылась к себе в комнату.
–   Это твоя дочь? – спрашивал Евграф Павлыч.
–    Ну, положим, что дочь…
–   Дочь? Попище, прости ты меня, ради Христа,– вдруг взмолился гордый кургатский барин и даже повалился попу Андрону в ноги.– За все заплачу, озолочу тебя, ну, помиримся.
Поп Андрон как-то совсем одурел от этой второй неожиданности и выпустил затылок врага из своей десницы. На выручку подоспел Блохин и тоже принялся упрашивать попа Андрона.
–   Поцелуемся, поп,– предложил Евграф Павлыч и облапил своего недавнего врага.
–   Ну, черт с тобой, поцелуемся,– соглашался поп Андрон и прибавил: – А за голубей ты мне заплатишь… да.
–   Сейчас тысячу отдам.
–   Давно бы так, братие! – с умилением шептал Блохин и даже прослезился.– Ладно вы, Евграф Павлыч, меня саданули: все вздохи отшибли.

IX

Примирение враждовавших сторон состоялось при самой торжественной обстановке, начиная с того, что собравшемуся на драку мужичью была выкачена из поповского погреба сорокаведерная бочка пенного, конечно, в счет Евграфа Павлыча.
– Гуляй, братцы, в мою голову! – кричал в окно поповского дома сам барин.– Бабам сладкой водки, девкам пряников…
Гунька был отправлен в Кургатский завод нарочным с поручением привезти оттуда всякого провианта и господский оркестр музыкантов. Это известие сначала заметно смутило Матильду Карловну, но, расспросив обстоятельства дела, она успокоилась и только усмехнулась: она поняла намерение развернувшегося Евграфа Павлыча.
–     Кланяйся барину, да скажи от меня, что не по себе дерево хочет согнуть,– наказывала она, между прочим, отправлявшемуся в обратный путь Гуньке.– Обожжется, пожалуй…
Гунька передал этот наказ в точности, но Евграф Павлыч даже не рассердился, а только промолвил:
–    Ученого учить – только портить…
В поповском доме разлилось настоящее море: играла катаевская музыка, пили, играли в карты,– так вплоть до самой ночи, и ночь напролет, и следующий день. Евграф Павлыч требовал только одного, чтобы поповна Марина из своих белых рук подносила ему рюмку за рюмкой, а он целовал у ней руки и вообще ухаживал, как старый петух.
–    Ну, попище Андронище, и дочь только ты вырастил! – похваливал Евграф Павлыч, ухмыляясь.– Всему миру на украшение…
–    Нашел диво,– ворчал для виду старый поп, польщенный похвалой гостя.– Все они, девки-то, на одну колодку. А вот лучше выпьем, Евграф Павлыч, стомаха ради и частых недуг…
Захмелевший Евграф Павлыч заставил музыкантов играть плясовую и мигнул Федьке, первому своему плясуну, чтобы вставал в пару с Мариной.
Девушка сначала отнекивалась, но потом должна была согласиться на усиленные просьбы всей кутившей компании. Музыка грянула, Федька лихо пошел выделывать какое-то замысловатое цыганское колено, но Евграф Павлыч его остановил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21