В конце концов, от того, какова Гуайрэ и как прошла ее встреча с Конаном, во многом зависит грядущая судьба обоих пленников.
Неожиданно у Олдвина закружилась голова, он покачнулся и, чтобы не упасть, всем телом привалился к двери.
И тут дверь открылась. Она оказалась незапертой!
Олдвин буквально вывалился из комнаты, которую все это время считал своей тюремной камерой, откуда нет и не может быть выхода. Он сильно ударился и с терцию полежал неподвижно, ожидая, пока утихнет боль. В голове у него все так и гудело. Мысленно он называл себя дураком — и это было самое мягкое из всех наименований, какие только Олдвин сумел извлечь из глубин своей академической памяти.
Наконец, держась за стену, он поднялся на ноги. Огляделся. Длинный коридор уводил в обе стороны. В нишах вдоль всего коридора стояли горящие светильники — это были глиняные и медные лампы, сделанные в виде самых различных диковинных существ. Весь коридор был залит таинственным мерцающим светом.
Олдвин избрал произвольное направление и медленно зашагал вперед. Ему было все равно, куда идти: подземные чертоги в любом случае представляли для него сплошную загадку.
Коридор уводил его под уклон, все глубже и глубже под землю, и Олдвину в конце концов начало казаться, будто он не человек, а слепой червь, огромное кольчатое существо, зарывающееся в почву, чтобы найти себе там убежище и пропитание. Он даже зажмурился, чтобы лучше представить себе, что ощущает подобное создание, и тотчас был наказан за излишнее усердие в фантазировании: он врезался в какое-то препятствие, которого не заметил, поскольку пробирался вперед вслепую.
Искры посыпались из глаз Олдвина. Он тихо вскрикнул и уставился на преграду, выросшую перед ним так внезапно и с таким нечеловеческим коварством.
Это была решетка, сделанная из какого-то не известного бритунской Академии материала. Тончайшие нити переплетались между собой, образуя причудливый узор, немного напоминающий паучью паутину, однако куда более изощренный. Ни один паук не сумел бы соткать подобные спирали, отдаленно напоминающие контуры роз. Но самым удивительным Олдвин нашел то обстоятельство, что «паутина» эта была почти невидимой. Даже если бы Олдвин изо всех сил таращился и выпучивал глаза, он и то обнаружил бы эту сеть лишь очутившись прямо перед ней.
Полупрозрачные нити сияли серебристым светом. Их бледное лучистое свечение отбрасывало едва заметные блики на стены.
Олдвин провел над ними рукой. Они источали приятную прохладу, которая слегка щекотала ладонь. И вдруг «паутина» начала стремительно таять. Олдвин поскорее отдернул руку, опасаясь, как бы эти таинственные нити не превратились в какое-нибудь клейкое и ядовитое вещество и не убили бы его, прилипнув к коже. А что? Ему доводилось слыхать о ядах, убивающих одним прикосновением к ним.
Но ничего подобного не произошло. От тепла человеческого тела тонкая сетка попросту растворилась в воздухе. После нее осталось благоухание — и ничего более. Олдвин осторожно шагнул дальше, но тотчас остановился.
Впереди не горело больше ни одной лампы. Перед ним расстилалась сплошная чернота.
* * *
Конан еще раз огляделся по сторонам. Необъятное пространство покоев королевы было залито теплым золотым сиянием. Но теперь киммериец мог бы поклясться, что источником этого света была вовсе не крохотная свечка на пороге, а некая человеческая фигура, отделившаяся от пустоты и представшая перед варваром.
Это была фигура юной женщины, высокой и гибкой. Она была облачена в длинные просторные одежды белого цвета. Тончайший полупрозрачный шелк бережно окутывал ее тело, и киммериец отчетливо видел сквозь покрывала каждый изгиб, каждую округлость. У нее была длинная талия, сильная спина и очень большая, странная для такого тонкого тела грудь.
Распущенные золотые волосы покрывали ее плечи и ниспадали до середины бедер. Они были схвачены на лбу тонким золотым обручем, усыпанным рубиновыми украшениями в виде глаз: широко раскрытые глаза чередовались с узкими, прищуренными. Самое большое око, сделанное из бриллианта, красовалось над ее лбом.
Яркий золотой свет исходил именно от этих волос. Каждый волосок, казалось, представлял собой отдельное произведение искусства, и Конану внезапно подумалось, что в Гуайрэ — кем бы она ни была — больше жизни, чем в большинстве людей, с которыми можно встретиться просто на улице или на большой дороге. Королева пустыни представала воплощением самой Жизни. Теплая, нежная, исполненная света, она смотрела на Конана своими ласковыми голубыми глазами, а строгие рубиновые и бриллиантовые очи надзирали за киммерийцем с ее обруча, как бы следя за тем, чтобы никто не посмел обижать королеву.
Он остановился в трех шагах от нее, рассматривая ее с возрастающим изумлением. И вдруг Гуайрэ улыбнулась и протянула к нему руки, точно дитя, наконец-то нашедшее давно потерянного родителя:
— Иди ко мне! — позвала она.
Конан шагнул вперед и утонул в ее объятии.
* * *
«Нельзя вот так безоглядно бросаться в темноту, — подумал Олдвин. — Хоть я и храбрец, в чем нет сомнений, — выбрался же я из нашей тюрьмы! — но осмотрительность никогда не противоречила мужеству».
Он вернулся в коридор и взял из ниши одну из горящих ламп.
В неверном свете лампы Олдвин наконец сумел рассмотреть то, что находилось за незримой сетью-паутиной. Вдоль стен стояли большие сундуки с закрытыми крышками. Сверху, на крышках, находились ларцы из резной пожелтевшей кости.
— Неужели это то, о чем я думаю? — прошептал Олдвин.
Он поднял лампу высоко над головой и осветил коридор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36