— Слышишь, Ваня? Они уже одной ногой на Большой земле.Белов и Крутилин пили чай, крутой и крепкий, почти что чифирь; Крутилин резко отставил чашку и обратил ко мне осунувшееся лицо.— Не уговаривай, Сергей, я не девочка. Когда летел над открытым морем, так вспоминал дедушку, бабушку и председателя месткома товарища Мышкина!— Так ведь долетел, Ваня? — с наслаждением прихлебывая чай, подал голос Белов.— Без груза.— Самолет можно еще облегчить, — напомнил я. — Вспомогательный движок скинуть, вот тебе сто килограммов.— Капля в море.Я готовился к этому разговору уже тогда, когда бежал с унтами к самолету Крутилина. Я чувствовал себя преступником. Передо мной сидел не остывший от пережитой опасности друг; он был опустошен, в его мозгу кинолентой прокручивались видения получасового полета на дымящей «Аннушке», и едва лишь он поверил, что остался жив, как его снова заставляют садиться за штурвал. Но другого выхода у меня не было.— Выкарабкивался ты, Ваня, из переделок и почище. Помнишь, как в Мирном садился на одной лыже?Лицо Крутилина порозовело.— Было дело…— но без удовлетворения припомнил он.— А помнишь…— Но тогда я только своей шкурой рисковал…— Мы с Андреем были у тебя на борту.— Так вы свои…— Ручаюсь за ребят, они согласны.— Год отзимуешь, на что угодно согласишься, лишь бы домой… Не помешай ты нам, Сергей, прилететь за тобой на ЛИ-2 — не было бы этого разговора. Себя вини.— Запрещенный прием, Ваня. Сам знаешь, чем мог закончиться тот полет.— Моторы остынут, поэты! — нетерпеливо возвестил Белов.— Разогреем, — отмахнулся я. — Так летим, Ваня?— Видишь, сивый клок? — угнетенно спросил Крутилин.— Ну?— Час назад он был черный, как уголь!— Ай-ай-ай! — Белов насмешливо поцокал языком. — В любой цирюльне тебе за трешку такой вороной блеск наведут!..— Люди устали, Ваня, очень устали.— Хотят вместе со мной у Нептуна отдохнуть? — Крутилин становился все мрачнее. — Тягло-то у меня одно — и оно не тянет! Сообразил?— Сдавайся, Ваня. — Белов похлопал его по плечу. — В случае чего на тот айсберг сядем, что на полпути. Снимай с ераплана всякую дребедень.— Может, последние штаны прикажешь снять?— А что? — с бесшабашной веселостью откликнулся Белов. — Механики тебе из консервной банки такой фиговый листок заделают, что Аполлон позавидует!— Кончай канитель, Сергей, — устало проговорил Крутилин. — Нас два экипажа, итого восемь душ. Снаряжай Андрея и еще одного-двух, из тех, кого на раз курнуть осталось, и поехали. Выручал я тебя, когда мог…— Значит, восемь человек останутся зимовать второй год…Несколько часов назад я был бы счастлив, узнав, что смогу эвакуировать троих. Я и сейчас счастлив, что Андрей в любом случае улетит, он, безусловно, откроет этот краткий список. Кто кроме него? Конечно, Пухов — это два, от него я избавлюсь с особым удовольствием. Груздев?.. Нет, Груздев останется, Нетудыхата больше заслужил право на Большую землю. Они улетят. Для всех остальных жизнь превратится в сплошную муку, много месяцев пройдет, прежде чем исчезнет боль от такого удара. Слишком частым был переход от надежды к отчаянию, от отчаяния к надежде. Вспомнился Пухов, его крик: «Человек не рояль, Сергей Николаич, на нем нельзя играть!» Я представил себе, как войду сейчас в кают-компанию и скажу — ударю в душу, разобью в кровь, уложу наповал… Тошно мне стало от этой мысли.— Зимовать второй год, — повторил я. — У меня, Ваня, нет власти заставить тебя лететь. Но не думаю, что там, на Большой земле, тебе будет легче от этого.— Имей же совесть, Сергей! — с горечью воззвал Крутилин. — Мы и сюда летели — закон нарушали: на двух одномоторных над открытым морем. Ведь даже если долетим, начальство из меня лапшу резать будет. Не видать мне больше неба!— Шевелев с нами, полярниками, пуд соли съел. Он поймет, Ваня.— Как хочешь, не могу, — решительно отрезал Крутилин.— Вот-вот, заштормит, Серега. — Белов встал, задернул «молнию» куртки. — «Обь» уйдет от айсберга, и тогда нам хана, будем зимовать вместе. Давайте, гаврики, ставить точку.Коля меня поразил — я ждал от него другого. Я посмотрел ему прямо в глаза — в них читался какой-то намек, обещание! Наверное, так просто казалось, и было это только сочувствие: «Хотел бы тебе помочь, но не могу, сам видишь — не могу». Что ж, давайте — только не точку, восклицательный знак я поставлю! Нас трое в этой комнате, и все мы правы: Ваня в том, что не хочет лететь на машине, которой больше не верит, Коля в том, что времени больше нет, но я тоже прав. Горько тебе Ваня, станет от этой правды…— Что ж, Ваня, — сказал я, — что ж, дорогой ты мой Иван Петров сын, тогда вместе с экипажем ты будешь зимовать здесь, со мной.Крутилин изумленно развел руками.— Ну, даешь ты, Серега, ну, ты даешь!— Надеюсь, — я стал максимально резок, — ты не станешь отрицать моего права на такое решение?— Воля твоя, но с людьми все равно не полечу.— Решено, — кивнул я. — Сколько возьмешь на борт, Коля?— Шесть гавриков и по шесть кило барахла на брата.— Бери семь без всякого барахла.— Заметано.Крутилин смотрел на меня невидящими глазами.— Ты это всерьез, Сергей?— Куда уж серьезнее, Ваня. Твои ребята только полгода не видели Большой земли, а половина моих уже на пределе.— Что ж, — горестно проговорил Крутилин. — Прозимуем, Сергей Николаич, авось не впервой… Пойду ребят обрадую…— Летим, Ваня, где наша не пропадала! — вскинулся Белов, и в его глазах я вновь увидел тот самый намек. — Бери четверых, остальных я дотащу.Крутилин покачал головой.— Привык ты лихачить, Коля! Тебе что, тебе Шевелев все простит, а мне за эти полеты такие ордена пропишет!..Белов засмеялся.— Так у меня уже вся трудовая книжка в его орденах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43