Выпил чашку чаю, съел яблочко из варенья. Вкусно! Нужно рассказать Пну какую-нибудь историю. Но ничего интересного не приходило на ум. Ныла поясница; оно и не удивительно: он с таким рвением выполнял свой долг главы семьи. Вспомнить хотя бы, что он проделал за сегодняшний вечер: в правой руке нес лепешки, в левой – пирожки, в карманах пальто – пакеты с орехами, на среднем пальце – чайники. Ведь у него семья! В гостинице в это время он уже съел бы свою яичницу с рисом и читал газету или, сидя в одиночестве, ковырял в зубах.
Жена у него не так уж плоха, только кланяется как-то странно – будто вот-вот упадет. Он бросил взгляд на жену. Обняв ребенка, она покачивалась взад и вперед и, глядя на пламя свечи, продолжала жевать. Лицо ее ничего не выражало. Лин, не выпуская лепешки из рук, прильнула к матери, глаза у нее слипались.
Лао Ли не мог больше смотреть на жену. Высокие каблуки, красивое гибкое тело, шелковые чулки телесного цвета, полные красные губы, тонкие брови – это был совсем другой мир, не имеющий отношения к его жене. Лао Ли не знал, огорчаться ему или радоваться, и нервно зевнул. В конце концов он сам виноват – не может найти своего места в жизни.
Ин пальчиками водил по ладоням отца, его смуглые ручонки были горячими.
– Ин, пора спать!
– А я еще не доел яблочки, – решительно ответил мальчик.
Лао Ли снова зевнул, хотелось спать, но он крепился. С приездом семьи он надеялся ощутить какую-то теплоту, а чувствовал только отчужденность, ему было неуютно. Комнату освещала единственная свеча, и пламя ее, отражаясь, прыгало в глазах жены.

ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Лао Ли отправился на службу.
Чжан Дагэ и в самом деле мудрый человек: снял для Лао Ли дом всего в двух ли от работы. Это имело много преимуществ: во-первых, он не тратил денег на дорогу, во-вторых, мог обедать дома, да к тому же еще и прогуляться.
Лао Ли еще не подсчитал, сколько сэкономит в месяц, но у него теплилась надежда, что какая-то сумма останется, только разве сэкономишь с семьей? Лао Ли вспомнил, что говорил Чжан Дагэ, советуя людям жениться: «Расходы будут те же, что и на одного человека». Как будто у женщины нет никаких потребностей, или ей просто заказано их иметь. Ведь, женщина тоже человек. Но его жена… Впрочем, даже курицу без пшена не выкормишь! Лао Ли уже раскаивался, что перевез семью из деревни. Он – глава семьи? Но эта роль совершенно ему не подходит.
При мысли о том, что надо идти на службу, Лао Ли совсем приуныл. Как он попал в управление финансов? Он и не помнит. Глава семьи! Служить в управлении финансов не так уж плохо, тем более если у тебя семья. Служащий управления финансов, глава семьи – какое идеальное сочетание… Он подошел к зданию, где работал. Большие черные ворота как пасть чудовища: они выплевывают холодный воздух и проглатывают целую армию мелких служащих. Глотают каждый день, до тех пор, пока служащие не превратятся в брюхе чудовища в мумии, страшные, высохшие, пока не умрут. В любую минуту любого могли выгнать отсюда вон, но добровольно никто не уходил. Никому и в голову не приходило, что где-нибудь есть более интересная работа, что можно найти другое место. Даже думать об этом не смели. Проклятое чудовище!
Изо дня в день Лао Ли должен вползать в брюхо этого чудовища. Вот и сейчас он туда ползет. И всякий раз ему кажется, что на голове прибавляется седых волос. Но он должен ползти туда: делать дело, которое трудно назвать делом, совершать обман. А теперь он еще привез семью. Здесь его подстерегает ненасытная пасть, а дома – она; здесь – чудовище, там – страшилище, а между ними Лао Ли – служащий финансового управления, глава семьи! Силы, казалось, покинули его, он увидел себя дряхлым, страшным, увидел и ее такой же старой и безобразной. Они идут вместе по дороге смерти, а трава на обочине дороги – не трава, а замусоленные мелкие банкноты и стертые медяки! Но он должен идти, он не может стоять на месте! Поэзия? Романтика? Свобода? Это лишь красивые слова. Жизнь – совсем иное: купить печку, снять квартиру… кстати, принесли ли уже почку? Сможет ли жена сказать, как поставить трубу?
Он подошел к воротам. Хотелось повернуть обратно, но полицейский, будто издеваясь над ним, вытянулся в струнку и отдал честь. Ему ничего не оставалось, как войти. Ладони стали влажными. Свора сослуживцев ждет его, чтобы' все разузнать: «Лао Ли, что же ты не расскажешь нам о своей семье? Когда пригласишь на обед?» Обед!… Эта свора назойлива, как мухи! Им бы брюхо набить – другой радости они не знают.
В его комнате никого еще не было. Он успокоился немного, перевел дух. Вот его ободранный стол с жалким подобием скатерти, на которой следы от чашек, чернильные пятна, дырки от папирос; он не помнит эту скатерть без пятен и дыр. Огромный, отвратительный календарь, с которого пять дней никто не отрывал листков. Уехал Лао Ли – и до календаря никому не было дела. А какие грязные стекла! В чреве этого чудовища никому ни до чего нет дела. Лао Ли сорвал листки и бросил в корзинку для бумаги; не корзинка, одно название, – то и дело валится на пол.
Он сел на свой стул, самый ветхий в комнате, и задумался. «Служебные дела – это не дела, одно безделье! Не будь их, на свете никто бы не пострадал. Бумаги, бумаги – бесконечные, безжалостные бумаги. Здесь есть только одно настоящее дело – к несчастью, настоящее! – требовать с народа деньги. Чудовище пожирает деньги и изрыгает бумаги. На что идут деньги? Никто не знает, их не видно. Известно лишь, что некоторые имеют дома, машины, любовниц. А вот бумаги – видят все. Какая досада, – думал Лао Ли, – что нельзя разломать на куски этот мерзкий стул, ненавистный стол, дрянную корзинку для бумаг, уничтожить само чудовище!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69