Одно из немногих имен, в которых я уверена.Несколько секунд я рассматривала ее, прикрыв глаза, – ничего особенного, это лицо вполне могло быть и моим собственным: я так же могла бы шевелить пухлыми легкомысленными губами, читая книгу.А она читала книгу, птичка на жердочке. Книгу, слишком внушительную для ее легкомысленных губ.Почему я знаю все о книгах, губах и птичках на жердочке – и не знаю самого главного?.. Почему никто не хочет помочь мне?– Что вы читаете? – тихо спросила я медсестру. От неожиданности она выронила книгу.– Как вы себя чувствуете? – В ее голосе было больше участия, чем в голосе ведущего нейрохирурга с непроизносимым грузинским отчеством, и намного больше, чем в вибрирующих ноздрях капитана Лапицкого.– Отвратительно. Гораздо лучше я чувствовала себя, когда была без памяти. – Что я говорю? Я ведь и сейчас без памяти, но не стоит об этом думать, иначе можно просто сойти с ума. – Так что вы читаете?– Вообще-то эта книга для вас. Я принесла ее для вас.Я совсем забыла, что мне уже можно читать; мне можно есть яблоки, очищенные от кожуры; мне можно общаться с врачами и представителями закона; мне скоро можно будет выходить на воздух – прямо под небо, которое я вижу в окно своей палаты каждый день.– Мне не хочется читать. Но все равно спасибо. Вы очень добры.По лицу медсестры пробегает тень застенчивого удовлетворения. Вместе со стулом она пододвигается к моей постели, заложив страницу книги забинтованным пальцем.– Вы порезались? – так же участливо, как полминуты назад она, спрашиваю я.– Пустяки. Просто собирала стекла…Должно быть, это стекла от банки, в которой стояли цветы. Я смотрю на ту часть застеленного линолеумом пола, которая видна с моего места, и вижу еще не просохшее пятно и болтающийся в нем мертвый лепесток гвоздики.– За цветы тоже спасибо.– Их пришлось выкинуть. Но я принесу еще, если» они вам нравятся.– Мне они нравятся, – невозможно сказать ничего другого этой птичке на жердочке. – Не уходите. Посидите со мной.Она никуда и не собиралась уходить – это было видно по ее лицу. Она была единственной, кто проявлял ко мне чисто человеческое участие. В этом участии не было профессионального любопытства врачей и оперативников; скорее – сострадание. С другой стороны – сострадание это тоже любопытство, но совсем иного рода. Оно может подразумевать и цветы, и книги, и даже забинтованный палец…Несколько минут мы молчали – она разглядывала меня, а я – ее.– Сколько вам лет? – спросила я.– Двадцать один.Интересно, мы ровесницы или я старше? Скорее всего – старше…– А я? – Мне давно хотелось задать этот вопрос. – На сколько выгляжу я?Она пожала плечами. Она не разбиралась в возрасте. Или просто жалела меня.– Не знаю. Вам может быть двадцать. Или тридцать. Болезнь обычно меняет человека. Очень дипломатично.– Вы давно здесь работаете?– Два года.– И что, часто здесь бывают такие безнадежные случаи, как я?– Бывают. Здесь все бывает. Поверьте, вы не самый безнадежный случай.– А что говорят обо мне врачи? Я… Есть надежда, что все когда-нибудь встанет на свои места?– Конечно, – медсестра оживилась, – вы только не волнуйтесь. Совсем не обязательно стараться вспомнить. В том смысле, если это доставляет вам постоянную боль… Лучше расслабиться, закинуть руки за голову и плыть по течению. Обязательно куда-нибудь приплывете.– Что? Что вы сказали?Неожиданно в самой глубине моей заснувшей души тенью мелькнула смутная, смазанная картинка – руки, закинутые за голову. Они покоятся на затылке. Это мой затылок и мои руки, запутавшиеся в моих волосах. Длинные волосы сменяются короткими, но мне кажется, что это не последнее и не самое главное изменение. Что-то происходило со мной в прошлой жизни, что-то заставило сменить длину волос – пронзительная, как молния, мысль мгновенно исчезает, так ничего и не высветив…– Что с вами?! – Я слышу голос медсестры Насти. – Вы побледнели… Вы что-то вспомнили?Ее рука касается моей, обнадеживающе обхватывает мою взмокшую ладонь: жест дружеского участия и острое желание стать единственной свидетельницей пробуждения сознания – все смешалось…– Нет… Я не могу. Я не могу вспомнить…– Тогда не стоит и пытаться, я же говорила вам. Все должно произойти само собой, если верить нашим врачам.– А им можно верить?– Вполне. У нас отличные специалисты. Вы можете на них положиться. Вы можете проснуться однажды утром и все вспомнить. Вы можете выпить стакан воды и все вспомнить. Вы можете увидеть носки чьих-то ботинок и все вспомнить. Вы можете услышать какую-нибудь мелодию и все вспомнить…– Какую мелодию? – Я с надеждой посмотрела на нее.– Лично мне нравится Эннио Морриконе… Эта тема из «Однажды в Америке». Вам нравится этот фильм?.. А книгу я действительно принесла вам.– Спасибо, – я наконец-то сжалилась над наивной маленькой медсестрой, – давайте сюда вашу книгу.…Ничто не могло ударить меня больнее, – книга называлась «Тайна имени». Самое актуальное название в моем положении.– Ну и что я должна с ней делать? Прочитать от корки до корки?– Вы можете найти имя, которое вам понравится. Которое вам подойдет, – медсестра постаралась быть убедительной, насколько вообще может быть убедительным младший медицинский персонал. – Не исключено, что выбранное имя окажется вашим.– Обычно человеку не нравится его собственное имя. Впрочем, меня бы устроило любое. Любое, только бы оно оказалось настоящим.– Давайте просто посмотрим, – она уговаривала меня. Легкомысленные губы уговаривали меня. Я впервые за восемь дней заметила, что глаза у нее разного цвета – один зеленый, а другой – карий…– Как вы себе это представляете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21