Но этот пепел родил новую смуту, новые беды и разруху для Московского царства, для всей земли… И поляки с гетманом Жолкевским, разбив русскую рать под Клушином, стали настоящими господами смятенной земли…
Считая с воцарения Бориса и по конец 1610 года, когда начинается эта повесть, почти двенадцать лет рвались связи и скрепы, которыми прежняя власть спаяла воедино области, составляющие Московское царство. Шведы на севере, поляки с запада и с юга вошли в пределы обессиленного государства, и чужое иго уже готовилось для самобытной страны славянской, давно определившей себя и свое назначение в горделивом заявлении:
– Москва есть Третий Рим нетленный, опора и защита вселенского православия, угнетенного турками и латинами!..
Настал последний миг, грозный час, когда должна была решиться участь целого племени великорусского. Надо было или оправдать свои гордые стремления, или сознаться в бессилии и склонить голову под властью шведов и соединенной Польши и Литвы.
Польские отряды сидели в Московском Кремле, и гетман Жолкевский диктовал законы семи верховным боярам, которые кое-как правили землею в эту пору безвластия и лихолетья… И эти же бояре, желая избавиться от нового Лжедимитрия, Тушинского вора, отброшенного весною 1610 года к Калуге, решили призвать на царство сына короля Сигизмунда Вазы, юного королевича Владислава.
В Москве, в этом сердце страны, в древней столице царства Калиты, разыгрывались важнейшие моменты всей трагедии.
Осады, голод, пожары и разгромы перенесла богатая, торговая Москва… Целые улицы лежали в развалинах… Китай-город, Кремль несли следы ядер, разрушения и огня…
Но быстро оправлялась Москва после самых тяжелых ударов… На пепелище росли новые дома и усадьбы со сказочной быстротой… Вымершие, убитые – заменялись тысячами, десятками тысяч новых, пришлых людей… И снова жизнь загоралась в Москве белокаменной, сияли огни в сотнях ее церквей, которых особенно много настроил покойный Федор-царь и царь Борис… Черно в храмах от молящихся… А еще люднее на базарах, на торгах славной, богатой Москвы, лежащей на самом пути из «варяг в греки», с Запада, промышленного и торгового, на богатый, сказочный Восток…
Несмотря на раннее утро, шумно и людно было 11 сентября 1610 года на большом торгу у Пресни-реки, за Тверскими воротами.
Целым городком, с тесными, людными улочками и переулками раскинулись навесы, шатры, палатки и ларьки разных торговцев в самом причудливом беспорядке. Ближе к берегу стали обозом деревенские возы, телеги, на которых окрестные крестьяне привезли на продажу зерно, сено, живность, пряжу, кожи, ткани, все, что нашлось в обиходе для сбыта в ближней торговой Москве.
Кони тут же привязаны у задков телег или отведены в особую коновязь, оберегаемую сторожами. Пешие стрельцы-стражники, с алебардами и пищалями, виднеются тут и там, посланные для охраны торга. И конные вершники медленно пробираются в толпе или рысью объезжают окраины торга, готовые настичь «лихого человека», помешать ссоре, драке, а то и явному грабежу, какой теперь не редко происходит среди белого дня…
Сотни и сотни бродящих торговцев снуют со своими лотками на голове или у пояса на перевязи, среди люда, волною заливающего все обширное место торга. Квасники с бочонками или с медными жбанами на голове особенно звонко и голосисто выкрикивают свой товар. Но их голоса тонут в общем шуме и гаме, наполняющем воздух.
И только резкие, пронзительные голоса торговок, сидящих у своих ларьков и корзин с разной зеленью, со снедью, с лакомствами или снующих между толпой, только эти звонкие выклики выделяются порою из общего гула и рокота, висящего над торгом.
В рыбном конце, под навесами, стоя у бочек и полубочонков, наполненных товаром, степенные, пожилые продавцы поглядывают на своих молодцов, которые горланят на всю площадь:
– Ры-ыба ха-арошая!.. Донской малосол!.. Снеточки белозерские!..
– Ко-ожи!.. Ко-ожи коневые… Ко-ому ко-ожи! – звучит из другого угла.
– Во-от клюква!.. Во-от крупна!.. По яго-оду-у по клюкву! – надрывается хор женских голосов.
А дальше выкликают деготь, мед, ободья и посуду, рукавицы и пояса, словом, все, что можно продать и купить… А между шатрами, при въездах и выездах с торга, на ближней паперти соседнего старинного, деревянного храма – всюду сидят нищие, калеки, слепцы с поводырями. Иные просто тянут «Лазаря» либо стих о том, «как Христос во ад сходил»; другие свои гнусавые, тягучие напевы сопровождают звуками старых, скрипучих, разбитых бандур или тягучим гудением кобзы…
Юродивые, босые, полуобнаженные, а то и совсем нагие, позвякивая веригами, мелькают тут и там, заходят порою в ряды лавок, принимают там подаяние и, поев или раздав принятое другим нищим, снова прорезают толпу, которая почтительно расступается, давая дорогу «людям Божиим», стараясь уловить доброе или дурное прорицание среди того постоянного, невнятного бормотанья, с каким обычно ходят блаженные в людской толпе.
Белое духовенство, попы вместе с мирянами явились на торг запасти что можно, посходнее да подешевле. Черные рясы иноков и монахинь тоже не редко видны в разноцветной толпе московского люда, пришедшего на торг. Ближние монастыри, да и дальние тоже, – зная, что будет много народа на торгу, высылают туда своих сборщиков за подаянием. Особенно теперь дорог каждый грош, когда, в пору лихолетья, оскудели даже монастырские казнохранилища… Да не мало монастырей и совсем упразднилось. Враги пришли, ограбили обитель, братия разбежалась… И только пустующие, выгорелые кельи, оскверненные храмы – остались вместо богатых, людных общежитий монашеских…
Особенное оживление, конечно, наблюдается около усадьбы, стоящей поближе к самым воротам, где елка, торчащая над уличным коньком избы, говорит внятно, что здесь именно находится кружало, царев кабак, без которого обычно и торг не в торг!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65