Э-эх ты… Сибирский Мухарь, мушиный царь!..
Хохотом проводили царевича, который поспешил скрыться в дальней толпе.
– Што за смех! Опомнитесь! – остановили весельчаков пожилые, степенные «выборные», обратившие внимание на шумную выходку.
– Сейчас придут, слышь, власти… Послы от всей земли сберутся. Мы сошлися вперед о деле потолковать… Штобы назвать уж сразу одного царя, прямого… и порешить на том… Штобы народа глас – единый, нерозный, как кристалл, неразлитой – отселе прозвучал бы ровно глас Божий… А вы за балагурство! Не подобает! – сурово заметил седой, изможденный инок, представитель строгой Соловецкой обители, непривычный к кипучей московской жизни, где самые важные дела делались с бойким говором и смешками.
– Што ж дурного, брат Акинфий! Мы – судим да рядим, – отозвался Авраамий, задетый этим косвенным выговором, так как он тоже был в толпе весельчаков, осмеявших Арслана. – Иначе, слышь, брат о Христе, и не ведется. Вон выкликали уж много имен, а ни одного не прозвучало в ушах, как Божий благовест, как звон могучий колоколов больших соборных, што на Пасху зовут народ узнать благую весть о Воскресении Спасителя Христа!.. Те – чужаки, иные – больно стары… Ну, а иные… молоды ошшо, так думается мне!
– Ты энто про кого смекаешь?.. – раздались голоса. – Сказывай, отец Авраамий…
– Да… думалось бы мне про Михайлу Романова…
– Чего бы лучше и надо… Вот это дело! – снова раздались отклики отовсюду.
– Послушайте, што я сказать имею, честные господа! – подал голос Иван Никитич Романов, видя, что минута наступила благоприятная. – Не знаю, как святитель Филарет… Ошшо вестей оттуда не имеем… А матушка-родительница отрока, она, слышь, и помышлять об этом деле не желает! Боится, слышь!
– Да мы ее на царство и не позовем! Мы прочим сына…
– Кто прочит-то! – поднялся крик из другой кучки, где стояли сторонники других кандидатов. – Сказывайте про себя, не про всех! Нам Романова и не надобе! Голицына, княж Василья Васильева… То иное дело! Прямой царь! Из полону его выкупить и наречи!..
– Нет! – шумели другие. – Шуйского царем! Его всех лучче!..
– Наш Воротынский-царь! – голосила небольшая кучка. – Он и родом постарше-то Романовых будет… И муж совершенный, не отрок неразумный!..
– Присягу-то! Присягу-то поминайте, люди православные! – надрывались сторонники Польши. – Мы Владислава как усердно звали, присягнули ему!.. Он сам по себе, а ляхи будут сами по себе!.. Его возьмем, а ляхов сюды не пустим! Присягу не ломайте, слышь!..
– Эк невидаль! Врагу да из-под ножа, почитай, присяга была дадена! И Бог простит тот грех! И батько разрешит! – успокаивали опасливых сторонники Михаила.
– Я разрешаю данною мне от Бога властию! – громко объявил Савва.
– А я так нет… Маненько погожу, поосмотрюся, подумаю! – откликнулся и Палицын.
А крики снова стали нарастать. Опять стояли люди друг против друга, поодиночке и кучками, готовясь от обидных слов перейти к делу.
– Предатели!..
– Изменники вы сами! Боярские оглодки!.. Последыши воровские! Тушинцы! Недоляшки!
– Гречкосеи!..
– Опришники! Обидчики, разорители земские!.. Собачьи головы! Метлы поганые!..
– Цыц, черная земля! Орда кабальная, холопье стадо!..
– Гляди, холопья в ослопья бы не приняли вас, боляр дырявых!..
– Вот я тебе и сам!..
Уже заносились руки… Передние ряды стали поталкивать друг друга… Жестокая свалка могла затеяться в храме. Кто был при оружии, ухватились за рукоятки кинжалов и мечей…
Но Минин так и втесался в самую гущу, пройдя ее из конца в конец и, словно плугом борозду провел, оставил за собой свободное узкое пространство, разделившее обе враждебных партии.
– Стой! Тише, вы! – расталкивая людей, уже готовых сцепиться, повелительно окрикнул он спорящих. – Все власти у дверей!.. Бояре, воеводы… И послы от чужих городов… От всей земли… Срамиться бы не след перед чужим народом и людьми начальными…
С ворчаньем, медленно стали расходиться спорщики по своим местам, отведенным для представителей Москвы.
В торжественном шествии появилось сперва духовенство, митрополиты: Иона Сарский, Кирилл Ростовский и, всеми чтимый, Ефрем Казанский, затем Дионисий, игумен Троицкой лавры, иноки, священники заняли свои места. За ними – на «начальных» местах – расселись бояре и воеводы с Пожарским во главе. «Печатник» царский, дьяк Лихачов с подручными дьячками занял место за особым столом. Разместились подальше и младшие чины, московские и иные дворяне, головы стрелецкие, есаулы, дети боярские, торговые, цеховые и слободские люди, выборные от Москвы и иных городов. Представители каждого города сидели одной кучкой, без разбора по сословиям.
Ратные люди поместились особым, пестрым, красивым гнездом.
Осенил всех крестом престарелый Ефрем.
– Во имя Господа Вседержителя, Отца и Сына и Духа Свята! Призываю благодать Божию на помыслы и на деянья ваши! Любовь и мир да внидут во все сердца!..
– Аминь! – пророкотало по рядам людей, затихших невольно в эту последнюю минуту. И снова воцарилась напряженная тишина.
– С чистым духом, помоляся Господу, собралися мы здесь решить дело великое, каковое даст мир Земле, изгладит, уврачует тяжкие раны, ею понесенные! Просили мы Всевышнего, да вразумит Он нас и да внушит то имя, кое всем нам принесет и тишину, и счастие! Да отженет от нас все помыслы лукавые, плохие и просветленье пошлет, яко посылал Израилю во дни избрания царя Давида и иных!
Смолк, опустился на свое высокое место Ефрем.
Заговорил Дионисий:
– Именем Господа Спасителя, Распятого за ны, – благословляю вас, чада мои возлюбленные! Да будет здесь незримо послан вам дух мудрости и чистоты душевной!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65