Окно над дверью светилось. Я позвонил дважды, но никто не торопился меня впускать, поэтому я подошел к окну и заглянул внутрь.
Открытая дверь в прихожую позволяла увидеть ноги лежавшей на полу женщины. С одной ноги туфля свалилась, а на другой она держалась на одних пальцах. Высоко вздернутое черное платье только немного прикрывало ягодицы. Остальную часть тела видно не было. Я разбил стекло рукояткой пистолета и прислушался, хотя сигнализацию едва ли оставили включенной. Но, кроме звона посыпавшихся на пол осколков, внутри не раздалось ни звука.
Я осторожно дотянулся до задвижки и влез через окно. В комнату проникал свет из прихожей. Открывая дверь в прихожую, я чувствовал, как кровь стучит в ушах, а приблизившись к телу, ощутил пульсацию даже в кончиках пальцев.
Ноги женщины покрывала голубая сеть вен, бедра выглядели немного дряблыми. Седые волосы прилипли к разбитому чем-то тяжелым лицу. Глаза оставались открытыми, кровью чернел рот. От зубов остались одни пеньки, что меняло ее почти до неузнаваемости. Только считанные детали – золотое ожерелье с изумрудами, яркий лак ногтей, дорогое платье – позволяли предположить, что женщина на полу – Изабелла Бартон. Я коснулся ее шеи: пульса не было. Этого и следовало ожидать, но тело ее не успело остыть.
Я вошел в кабинет, где мы впервые встретились, и сравнил осколок фарфора, найденный в кулачке Эванса Бейнса, с уцелевшей собачкой на каминной полке. Рисунок полностью совпал. Скорее всего, Эванс умер сразу, как только обнаружилось, что статуэтка разбита. Он стал жертвой приступа ярости из-за утраты одной из реликвий семьи Модин.
До моего слуха дошло доносившееся из кухни позвякивание, оттуда же тянуло жженным: так пахнет забытая на раскаленной плите кастрюля. А еще в воздухе появился не заметный до этого запах газа. Пока я медленно приближался к закрытой двери кухни, полоска света под ней не появилась, а гарью и газом пахло все сильнее. Я осторожно открыл дверь, держась немного в стороне. Мой палец оставался на спусковом крючке, однако я прекрасно понимал, что при утечке газа оружие превращает в бесполезную железку.
В кухне никакого движения заметно не было, но газом здесь уже воняло до одури. Мое внимание переключилось на громкое нестройное позвякивание и низкое гудение. Набрав в легкие побольше воздуха, я как в воду нырнул в кухню, готовый при малейшем постороннем движении, если не выстрелить, то навести пистолет на цель.
Внутри не было ни души. Свет поступал через окна, от лампы в прихожей и трех больших, используемых на крупных предприятиях микроволновых печей, стоявших передо мной. Сквозь стеклянные дверцы я видел в пляске голубого света подпрыгивающую и дребезжащую металлическую кухонную утварь: кастрюли, ножи, вилки, сковороды – и между ними поблескивали крохотные серебристо-голубые молнии. Частота дребезжания стремительно нарастала, и от дурманящего запаха газа у меня начала кружиться голова. Что было духу, я бросился прочь. Когда я распахнул входную дверь, в кухне глухо ухнуло. Второй взрыв, более мощный, последовал за первым. Взрывная волна подхватила меня и отшвырнула на гравий дорожки. Послышался звон бьющегося стекла, и охватившее дом пламя залило ярким светом всю лужайку. Пошатываясь, я двинулся к машине, наблюдая в ее окнах отражение пляшущих языков пламени.
У ворот имения Бартонов мигнули красные огни, и машина выехала на дорогу. Аделейд Модин заметала следы, готовясь снова раствориться в спаситель-вой тени. Дом полыхал: языки пламени с ненасытной жадностью пожирали стены. Я выехал на дорогу и поспешил за быстро удаляющимися красными огоньками.
Она гнала машину по извилистой дороге, и в тишине ночи отчетливо слышался визг тормозов на поворотах. Я догнал ее на подъезде к скоростной дороге, идущей от Стэйтен-Айленда. Слева крутой поросший деревьями склон спускался до проходящей внизу Суссекс-авеню. Поравнявшись, я стал теснить своим тяжелым «шевроле» ее «БМВ» к краю обрыва. Тонированные стекла «БМВ» не позволяли мне разглядеть водителя. Впереди дорога резко сворачивала вправо, и я отвернул в сторону, чтобы вписаться в поворот. В ту же минуту передние колеса «БМВ» отделились от дороги, и машина устремилась вниз.
Она катилась по мусору и гальке, ударилась о два дерева, но на середине усыпанного листвой склона ее движение остановила темнеющая масса молодого бука. При столкновении корни дерева наполовину вышли из земли, а само оно сильно наклонилось, и не упало только потому, что зацепилось ветвями за ствол дерева, росшего ниже.
Я остановил машину у кромки обрыва и, оставив ее с включенными фарами, заспешил вниз по склону. Ноги скользили по влажной траве, и мне пришлось поддерживать равновесие здоровой рукой.
Я уже почти добрался до «БМВ», когда дверца открылась, и Аделейд Модин с трудом выбралась наружу. Я увидел на лбу ее глубокую рану и потеки крови на лице. В слабом свете фар среди темных зарослей вид ее казался еще более диким. Как видно, она ударилась о руль, потому что, сутулясь, держалась за грудь, но при моем приближении через силу выпрямилась.
Злоба горела в глазах Изабеллы Бартон, затмевая боль. Когда она раскрыла рот, из него полилась кровь. Поворочав языком, она выплюнула вместе с кровью выбитый зуб. Даже сейчас она не утратила коварства, будто все еще выискивала возможность скрыться.
В ней продолжали жить исконное зло и жестокость, выходившие далеко за рамки озлобленности загнанного зверя. Мне думается, для нее не существовали такие понятия, как правосудие, справедливость, возмездие. Она жила в своем собственном царстве насилия и боли, где истязать, калечить и убивать детей было также естественно, как дышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149