Чокнуться можно.
И палочка мела вдруг хрустнула в руках Клавдии Васильевны. Одна половинка упала на пол, а другую Клавдия Васильевна завертела в сухих, нервных пальцах, беспомощно взглядывая под ноги.
Инга Сурина вскочила и услужливо подняла мел.
– Это его личное дело… При чем здесь Анатолий Степанович?.. – ответила Клавдия Васильевна рыжему Левке.
Но девчонки уже переглянулись. И Милка была убеждена, что большинство, как она и Лялька, только сейчас поняли, что кража тут действительно ни при чем. Но АВТОРОМ ПИСЕМ, той загадочной неизвестной, что с утра будоражила умы десятиклассников, была КЛАВДИЯ ВАСИЛЬЕВНА!
Открытие это оказалось настолько ошеломляющим, настолько невероятным, что когда Клавдия Васильевна тусклым голосом объявила: «Давайте повторим бензолы…» – и начала что-то писать, никто не слышал ее и не обращал внимания, что там она пишет. В сверкающих глазах одноклассников застыл один и тот же недоуменный вопрос: можно ли в это верить?
Представление о таинственной неизвестной, с ее беспредельной добротой, с ее внутренней собранностью, постоянством, нежностью чувств, никак не увязывалось с представлением об этой робкой, во многом приниженной, ну совершенно бесцветной женщине…
Нет, Милка просто не могла допустить, чтобы Клавдия Васильевна, эта пережившая свой век старуха, так чувствовала. Даже в прошлом! Даже когда-то! Не говоря уж о том, чтобы – теперь…
И все же это надо было признать. Тогда упоминание о школе, о недолгом замужестве, об одиночестве – все получало объяснение…
Но кому адресовались письма? На мгновение какая-то смутная догадка промелькнула в Милкиной голове. Однако не это было сейчас главным.
Вдруг припомнилась фраза из последнего письма: «Я стараюсь хорошо одеваться…» И еще отчетливее бросились в глаза монашеская юбка Клавдии Васильевны, узел жиденьких, бесцветных волос, неряшливо выбившиеся пряди…
Все стало смешным и немножко даже обидным. Как будто Клавдия Васильевна обманула Милку. Всех обманула. И себя тоже. Она просто выдумала эту притягательную, наполненную страстями жизнь. Выдумала ЕГО. И выдумала себя: пылкую, преданную, щедрую в чувствах, гордую, во всех отношениях красивую… И потому не вызывал протеста у Милки приглушенный, немножко нервный хохот, что вспыхивал то там, то здесь по классу.
А Клавдия Васильевна молча все писала и писала формулы органики, словно бы припала грудью к доске, и не решалась оглянуться. Вся съежившаяся, сухонькая. Вся чуточку по-стариковски неопрятная.
* * *
Что творилось в классе на большой перемене, Милка могла только представить себе, но сама в разговорах не участвовала, поскольку, едва отзвенел звонок и Клавдия Васильевна, подхватив журнал, направилась к выходу, в дверь с чьим-то «опросником» в руках вошел Неказич. Извинился перед химичкой, дождался, когда она уйдет, и показал «опросник» классу.
– Ребята, чья это анкета?.. Можно, конечно, не признаваться, – торопливо оговорился он. – Анкеты без подписей, по условиям опроса. Но…
Договорить он не успел. Из-за парты поднялся Стаська Миронов.
– Это моя анкета!
Добродушный Неказич даже растерялся немножко, пригладил пучки волос над ушами.
– Ну… Если ты не возражаешь… Пройдем на минуту в учительскую…
Стаська прошагал через класс и первым вышел за дверь.
Все это очень насторожило Милку. Хотя, если говорить откровенно, ее настораживал сегодня любой пустяк. Но только скрылся за дверью просторный пиджак Неказича, как она, воспользовавшись неразберихой, что сразу же охватила класс, выскользнула в коридор почти одновременно с историком.
Еще не думая, зачем ей это, решила, что найдет причину и, когда Стаська будет в учительской, – проникнет следом. Но известный путаник Неказич повел Стаську Миронова не в учительскую, а в кабинет завуча. Это упрощало задачу. Кабинет находился почти у выхода, рядом с раздевалкой, то есть в самом оживленном месте, и по этой причине, наверное, всегда пустовал. Дверь его, сколько помнит Милка, с утра до вечера была открытой, и стоило прихлопнуть ее, как через секунду она опять отходила. Люди посвященные привыкли к этому, а новички по сто раз мучительно закрывали ее за собой. И, чтобы слышать происходящее в кабинете, достаточно было пройти в раздевалку, снять свое пальто и поочередно выворачивать карманы, отыскивая пропавший, скажем, рубль, которого у тебя никогда не было. Пользовались этим довольно часто все без исключения, и потому угрызений совести никто не испытывал.
Правда, Милка подумала, что шпионит за Стаськой уже второй раз. Но ее оправдывало беспокойство, что мучило с самого утра.
Уборщица тетя Галя, которая всегда дежурила в раздевалке, меланхоличная, на редкость полногрудая и белокожая в пятьдесят с лишним лет, прекрасно знала, отчего вдруг теряются в карманах пальто рубли, и смотрела на озабоченных искателей сквозь пальцы.
В кабинете завуча историка и Стаську поджидал московский диссертант. Лет ему было от силы двадцать пять. Но ходил он, подражая стереотипным киношным профессорам, сгорбившись и словно бы не замечая никого в ученой своей рассеянности. Благодаря этому да еще благодаря козлиной бородке на круглом, гладком лице почтения среди учащихся двенадцатой школы мужская половина научной группы не вызывала.
– Видишь ли, Станислав… – услышала Милка скрипучий голос Неказича. – Если хочешь, садись!
– Я постою, – сказал Стаська.
– М-м.. – протянул Неказич, колеблясь по неизвестной причине. – Вот в этой стопке точно такие же анкеты, которые товарищи из Москвы раздавали вам раньше. Можешь ты найти здесь свою?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36