– Можно сказать и так, поскольку я посланник канцлера. Господин Шейпель хочет, чтобы я поговорил с вами о вашей подопечной.– Об Эльзе?Гость ответил не сразу. Тихо постучав в дверь, вошел Иозеф с подносом, нагруженным кофе, взбитыми сливками, водой со льдом и пирожными. Он поставил все это на столик, вытащив его из-под других и подвинув к камину, после чего почтительно поклонился и исчез.– Видишь, не зря мы остались! – прошептал Адальбер. – Сдается мне, мы услышим весьма интересные вещи.Госпожа фон Адлерштейн, взяв с подноса чашку, налила гостю кофе. Хрупкий фарфор звякнул, выдавая ее волнение.– Чего же хочет наш канцлер? – спросила она.– Он боится, что... Эльза в опасности, а вы знаете, насколько сердце этого великого христианина чувствительно к нескончаемым драмам, преследующим семейство Габсбургов. Ему бы очень не хотелось продолжения...– Я весьма ему признательна, но скажите, каким образом несчастная женщина, скрывающаяся от всех, может навлечь на себя рок?– Скрывающаяся? Не совсем. Она же появлялась в Опере, сидела в вашей ложе!– До сих пор это никому не мешало. Впрочем, она и бывает-то там редко. Ее могли видеть всего три раза.– И этого слишком много! Да поймите же, Валерия! Эта женщина, такая величественная и такая элегантная, этот высокий тонкий силуэт в маске, так хорошо скрывающей лицо, но оставляющей на виду драгоценности, просто не может не привлечь любопытных. Я сам был в Опере на последнем представлении «Кавалера роз» и заметил, как внимательно наблюдали за ней некоторые зрители. Особенно двое, сидевшие в ложе барона Ротшильда. Их бинокли были постоянно направлены туда, и я думаю, что не одни они проявляли к ней такой интерес. Надо прекратить эти посещения, иначе нам не миновать неприятностей.Запретить ей ездить в Оперу? Представьте себе, я и сама так думала, но мне было бы трудно принять такое решение. Это так много значит для нее!.. И она же принимает меры предосторожности, приходит только после того, как поднимется занавес, когда самые пылкие меломаны находятся уже во власти музыки. Во время антрактов она не выходит в фойе, скрывается в глубине ложи и на виду держит только свой веер, к которому прикрепила серебряную розу. Наконец, она всегда уходит с последней нотой. Кроме того, разве я не просила вас, если кто-то станет расспрашивать, распускать слухи о том, что дама больна?– И расспрашивают. Тем более что она своим обликом невольно заставляет подумать о другой, еще живой в памяти многих! Нет, дорогая моя, это надо прекратить. Либо пусть приходит с открытым лицом, в другой одежде и сидит в другом месте.– Это невозможно!– Почему? Она так похожа на императрицу?– Очень, намного больше, чем двенадцать лет назад. Это даже удивительно...Графиня взяла трость, поднялась и медленно подошла к стоявшему в углу на подставке бюсту Елизаветы. Это было позднее изображение, и выражение лица было строгим. Женщина, изваянная скульптором, перенесла худшую из бед: смерть сына. Прекрасное лицо над высоким, до ушей, воротником, хранило отпечаток боли, но в то же время светилось гордостью, даже высокомерием. Лицо человека, которому уже нечего терять, не боящегося ни судьбы, ни смерти. Старая дама ласково прикоснулась к мраморному плечу.– Эльза просто молится на нее, и, я знаю, ей доставляет удовольствие подчеркивать сходство, но она прячет лицо не только из осторожности. Она и не знает, что это такое. Не спрашивайте у меня причину, я все равно не скажу.– Как хотите. Вам известно, что ее считают дочерью императрицы и Людвига II Баварского?– Смешно! Достаточно сопоставить даты. В 1888 году, когда появилась на свет Эльза, наша государыня уже не способна была родить.– Отлично знаю, но все-таки Эльза из императорской семьи! А ведь есть мечты народа, особенно живучие среди венгров, никогда не перестававших чтить память той, которая была их королевой, и, наоборот, есть люди, которые поклялись стереть с лица земли всякий след ненавистной династии – из тех, кто убил Рудольфа в Майерлинге, саму Елизавету в Женеве, Франца-Фердинанда в Сараеве, не говоря уж о мексиканцах, расстрелявших Максимилиана. У них свои резоны, но я знаю людей, задумывающихся о том, была ли болезнь, унесшая в прошлом году молодого императора Карла, действительно болезнью...– Как глупо! Бедствия, нищета, разрушенное здоровье – разве этого не достаточно? Проклятие – да, возможно, но в убийство я не верю. Тем более что после Карла осталось восемь детей. С их матерью, императрицей Зитой, с эрцгерцогинями Гизелой и Валерией, не считая дочери Рудольфа, – слишком много еще живых, слава богу, принцев и принцесс!– Думайте как хотите. Во всяком случае, полицию известили, вашу подопечную разыскивают, и если вы не примете мер предосторожности...Вот уже пятнадцать лет, как я принимаю эти меры против единственного известного мне врага: тех, кто жаждет завладеть ее драгоценностями – ее единственным достоянием. Никто не знает, где она живет, кроме меня и ее охраны. Что же до трех ее поездок в Вену, то всякий раз она ехала ночью...– Но она живет у вас? Ваши слуги...– Вне всяких подозрений, я знаю их долгие годы. Можно сказать, что они члены моей семьи. В конце концов, чего вы добиваетесь? Чтобы я убедила Эльзу не покидать ее убежища? Я делаю для этого все возможное, потому что последнее путешествие прошло не совсем гладко. Но не думаю, чтобы я в этом преуспела: когда возрождается мечта, которая считалась погибшей, от нее трудно отказаться. Особенно ей: ее разум воспринимает лишь то, что связано с ним, до остального ей нет дела. Ее жизнь, дорогой Александр, – сплошное ожидание, надежда снова увидеть того, кто двенадцать лет назад подарил ей серебряную розу и предложил руку и сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100