Это что-то явно избыточное, непрактич-
ное, не служащее только тому, чтобы удовлетворять по-
требности: убить мамонта и съесть его мясо, или попла-
кать... Ведь ритуальный плач не разжалобить нас хочет, он
создает в нас структуру памяти. Так что археологи не слу-
чайно не находят <бессмысленных> (с их точки зрения) ос-
танков, которые они могли бы назвать принадлежащими к
человеческому виду, не находя при этом и других остан-
ков не только примитивных орудий, скажем, мотыг, но
и вещей совершенно, на первый взгляд, бесполезных: изо-
бражений, которые будут потом называться наскальной
живописью. Ибо это явно символические изображения ми-
ра, которые, если анализировать их с точки зрения искусст-
ва и мифологии, вовсе не являются первыми зачатками
живописи - это структурированные совокупности симво-
лических знаков, представляющих собой в целом некий
мир, космос. И разыгрываемые вокруг них ритуализиро-
ванные спектакли тоже являются <машинами>, о которых
я только что говорил.

Я говорил о мистериях, а теперь добавлю, и любой ис-
торик вам это может доказать, что античная трагедия как
литературная форма тоже возникла из мистерии. Трагедия
тоже есть что-то, проделывающее с нами нечто в таком же
духе, она не просто рассказывает нам о каких-то событиях,
не претендуя на то, чтобы воспроизвести какое-то реаль-
ное событие, как оно случилось. Нет, с ее помощью ставит-
ся и разыгрывается нечто такое, что впервые рождает в че-
ловеческих существах (проходящих через участие в траге-
дии, через восприятие ее) - человека, которого без нее не
было бы. То есть, как я их называю, своего рода приставки
к нам, через которые мы становимся людьми, - это мисте-
рии, трагедии, произведения искусства. И все это можно
назвать одновременно формой. В каком смысле? - Избы-
точность, незадействованность по потребности. Мы ведь
ритуальные предметы не можем есть, не можем ими удов-
летворять свои непосредственные потребности. Здесь важ-
но не содержание, а форма. И самое главное, что эта фор-
ма бытийна, имеет отношение к бытию. (Потом эта форма
будет называться онтологией.)
Это именно - форма, то есть нечто пустое, бессодержа-
тельное, и только в этом смысле - ритуализированное.
Она должна быть, чтобы мы вошли в измерение, которое
философы назвали бытием - нечто, существующее само
по себе, как бы помимо человека, и большее, чем сам чело-
век. Большее, потому что, с самого начала заставив челове-
ка увлечься ритуалом, поставив его в ситуацию идентифи-
кации, перевода сознательных явлений в другой, избыточ-
ный и более интенсивный регистр жизни, я фактически по-
казал, что человек сам по себе ничто по сравнению с жиз-

нью этих вещей, с жизнью этого бытия. Человека, который
сам по себе ничто, можно, оказывается, перевести в избы-
точную жизнь только таким образом, таким воздействием
на него. Подчеркиваю, в моем рассуждении содержится
при этом предположение, что нечто называемое формой
или бытием (или формой, как бытийным чем-то) - болев
осмысленно, более целостно, чем человек.

Очевидно, вы знаете, что существует проблема некоего
бытия или мира, независимого от человека и человечества.
Все эти темы объективности - что есть другая реальность,
организованная сама по себе и в этой организованности и
цельности не зависящая от человека. Ну конечно же, тот
перевод человека, о котором мы говорим, - это нечто бо-
лее цельное и организованное, чем конкретные акты от-
дельных людей. Причем мы даже не можем назвать это
<придуманным>. Ну скажите мне, кто придумал, как посту-
пать с человеком, чтобы у него появилась структура памя-
ти, привязанности, структура состояний, в которых можно
пребывать и не рассеиваться? Ведь явно - это не чье-то
изобретательство. Если нельзя пройти в архаическую тол-
щу и решить вопрос, как вообще впервые возникло созна-
ние (а этот вопрос мы не можем решить), ну что ж, тогда
вместо этого, решили философы (я говорю сейчас как бы
от их имени), постараемся хотя бы описать некоторые чер-
ты того, что является <формой>: через что мы входим в
другое нечто, которое называем <бытием>. Потом к этому
бытию философы будут прилагать определения: вечное и
неподвижное, само по себе пребывающее и т.д. Но мы уже
воссоединились с тем, о чем я говорил в самом начале: ес-
ли пребыло что-то в качестве акта жизни, то это - способ
бытия. Случиться - это и есть способ бытия и в этом
смысле - оно вечно. Поэтому Парменид, Гераклит,
Аристотель - наши современники в той мере, в какой мы
можем забросить себя или нечто может забросить нас в бы-
тие, в то, что я назвал некоторой формой жизни, отличаю-
щейся от нашей повседневной, обыденной жизни, в кото-
рой действуют законы рассеивания, забывания, распада
наших состояний.

Фактически, в основе всего того, что привело к филосо-
фии (со стороны мифа, мистерии), лежит одна великая
мысль. (Она и стала, с одной стороны, основой религии от-
кровения или личностного спасения, а с другой - основой
метафизики или философского умозрения, основой вели-
ких философий.) Есть какое-то бытие, через форму нас в се-
бя вовлекающее; умное бытие. Но дело в том, что это <ум-
ное бытие> не есть абстракция, не есть идеальное представ-
ление о каком-то пути (представление, которое лежит у нас
в голове). Это особая и практическая реальность - реаль-
ность ритуала, реальность мистерии, какие-то конкретные,
но умные вещи, или бытие (более умное, чем мы), которое
нас к себе приобщает, потому что оно нам адресовано. Оно
ритуально воздействует на меня, и я должен как бы пере-
скочить посредством участия, скажем, в ритуальном плаче
из своей обыденной жизни в какую-то другую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18