Торжественно вошел пан подстароста в дом. На пороге его встретил ксендз. Чаплинский подошел под благословение, а ксендз поздравил его с новоприобретенным имением.
– Где пани Марина? – был первый вопрос подстаросты.
– В своей комнате, ясновельможный пан, изволит горько плакать.
– Что ж она сказала на ваше увещание?
– Она была сегодня гораздо внимательнее, чем всегда.
– В самом деле? – весело спросил Чаплинский. – Пойдем же к ней! –прибавил он, увлекая за собой ксендза.
Марина сидела в верхней светелке, в еврей комнате, куда убежала, когда началась свалка. Чаплинский вошел в дом победителем, она закрыла лицо руками и заплакала. Она понимала, что теперь она в руках подстаросты, и ей оставались только два исхода: или смерть или замужество с нелюбимым человеком. Смерти она боялась, ей хотелось жить, вселиться; но и замужество с Чаплинским, которого она в душе ненавидела, презирала, не могло привлекать ее. Спастись бегством нечего было и думать, это было невозможно, весь дом оцепила стража нового владельца, и никто не мог проскользнуть.
Вдруг послышались шаги на лестнице, дверь отворилась, на пороге показались Чаплинский и Хотинский. Подстароста вошел смело и самоуверенно, высоко подняв свою надутую голову, заложив руки за пояс. В эту минуту он показался Марине еще некрасивее, еще ненавистнее, чем всегда, но она ловко сумела скрыть свои чувства и встала к нему навстречу. С некоторой сдержанной холодностью отвесила она ему поклон.
– Я пленница пана Чаплинского, – сказала она, но думаю, что благородство пана не даст мне этого почувствовать.
– Это будет вполне зависеть от пани Марины, ей стоит только согласиться стать моей женой, и я сам буду ее рабом.
– Прошу у пана позволения об этом подумать, – уклончиво ответила Марина.
– Слушаю, пани! – вежливо кланяясь, с тонкой усмешкой проговорил подстароста. – Я дам пани два дня сроку, а на третий день буду ждать ее решительного ответа. Теперь же пани Марина не откажет быть гостеприимной хозяйкой; я с зятем и наши люди заморились и проголодались. Прикажи подать нам ужинать и накорми людей.
Они сошли вниз. Марина пошла распорядиться по хозяйству, а Чаплинский заговорил о чем-то вполголоса со своим зятем.
В эту минуту на дворе послышался шум и на пороге показалось несколько хлопов. Они держали за руки десятилетнего мальчика, сына Богдана. Лицо ребенка было страшно бледно, глаза горели, губы запеклись; в руке он сжимал саблю, поднятую на дворе. При входе в комнату он вырвался из рук хлопов, подскочил к Чаплинскому, намереваясь его ударить саблей; но Комаровский схватил его за руку и крепко стиснул ее.
– Это еще что за хлопец? – воскликнул Чаплинский.
– Я не хлопец! – гордо возразил ребенок. – Я сын вольного казака, а ты обманщик и трус, дождался, когда отец уехал из дому…
Боялся с ним встретиться. Если ты не трус, выходи на поединок со мной, мне Бог поможет тебя убить!
Чаплинский задрожал от злости.
– Вот я тебе дам поединок! Гей, кто там, хлопы!
Несколько слуг вскочили в комнату.
– Отнести его на конюшню да отпороть хорошенько! – проговорил пан подстароста.
Мальчика схватили и под наблюдением Комаровского потащили на конюшню. Он не кричал под розгами. Били его долго, нещадно. Остановились только тогда, когда мальчик совсем замер. Его отнесли в одну из нижних комнат дома и там положили на солому.
В это время у ограды, в углу копошился маленький татарченок около бездыханного человека. Сарай, где хранилась сбруя, открытою дверью закрывал их от взоров стражи. Татарченок каким-то лоскутом обвязал рану, присыпав ее предварительно порохом, затем старался привести казака в чувство, расстегнув его казакин и рубашку, растирал ему грудь и виски снегом, протиснув ему немного снегу в рот; но все это не помогало, казак не приходил в себя. Тогда татарченок бережно положил перевязанную голову на землю, подложил под нее край суконного казакина и, обежав кругом сарая, осторожно, как кошка, пробрался на кухню. Тут он, как ни в чем не бывало, потолкался между прислугой, высмотрел флягу с горилкой, лежавшую в углу на столе, беспечно подошел и, улучшив минуту, сунул ее к себе за пазуху. Затем также незаметно юркнул за сарай и, к великой своей радости, увидел, что казак пришел в себя.
– Где я? – спросил Ивашко, озираясь и приподнимаясь на локте.
– Тише, тише, урус! – шептал мальчик. – Кругом все чужие люди! Иваш все припомнил.
– Наши перебиты? – спросил он.
– Много, ух, как много! – прошептал мальчик и, показывая на двор, где чернелись трупы, прибавил: – Вот они!
Иваш посмотрел и вздохнул.
– А пани? – спросил он, помолчав.
– Угощает того сердитого с усами.
Мальчик шепотом рассказал, что он заметил, как упал казак, и тотчас же во время суматохи оттащил его сюда за сарай. За сараем стражи не было, и если казак может как-нибудь перелезть через стену, то конь уже там ждет его в овраге. Он еще заранее, пока не расставили стражу, выпустил его за ворота и привязал к пню. Затем татарченок вытащил флягу с вином и маленький сверток с порохом.
– Это я тоже тебе, урус! Утащил вон там у мертвого, – сказал он.
Иваш взял на ладонь щепотку пороха, велел татарченку налить горилки, размещал и выпил. Остальной порох он бережно сунул в карман, а флягу положил за пазуху. Он чувствовал порядочную слабость, но обыкновенное запорожское лекарство оживило его, а желание спастись возвратило энергию и бодрость. С помощью мальчика он поднялся на ноги, прошел за сарай и осторожно перелез через стену, цепляясь за выдававшиеся камни. Мальчик кивнул ему на прощанье головой и побежал, подпрыгивая, в кухню, а Иваш спустился в овраг, отвязал бурка и поскакал в Чигирин известить Хмельницкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104