Тогда аббат Тилле получил приказание обходиться со мной уважительно.
– Это было снисхождение.
– Пожалуй, к моему секретарю также были снисходительны, так как он сознавался, что подделал почерк королевы, а его только изгнали. Разве безделица – подделать королевский почерк? Если бы он подделал почерк простого буржуа, его повесили бы. В прошлом августе мне сообщили о приезде посетительницы. Кто такая? «Госпожа де Ламбаль», – говорит мне наша надсмотрщица сестра Виктория. «Я не хочу ее видеть…» Этот ответ передают принцессе, но она настаивает и хочет во что бы то ни стало видеть меня. Сударыня, говорят ей, это невозможно. «Почему?» – «Потому что не госпожа Валуа здесь осуждена…» Это были только мои собственные слова. Я мечтала, ждала и, признаюсь вам, нисколько не сожалею о месяцах, проведенных в тюрьме. Не стану сообщать о тайном ободрении, доходившем до меня, о тех записках, которые меня просили забыть, о просьбах, которые я отклонила. Вы не поверите, но так оно и было… Наконец, одна бедная девушка, Марианна, служившая мне в тюрьме, так как со мной обращались там, как со знатной дамой, предлагает мне бежать. Я отказываюсь. Она настаивает. Тогда меня охватывает стремление к свободе, я соглашаюсь. Знаете ли вы, что принесла мне на следующий день эта девушка?
– Нет.
– Мужской костюм ценой в сто луидоров. Кто заплатил за это, неужели Марианна? Она не отвечает. Я одеваюсь, выхожу. Но, не зная коридоров, заблудилась. Встречаю набожную надсмотрщицу, которая делает вид, что не видит меня. В карманах костюма оказались деньги. Я подхожу к дверям, их отворяют. И кого же я вижу, подойдя к берегу Сены? Марианну, которая ждет меня, чтобы сопровождать.
– Неужели, графиня, вы думали, что у вас не было друзей?
– Извините, и то, что произошло, есть доказательство противного. Наконец, я еду в Лондон и жду здесь госпожу де Полиньяк.
– Госпожу де Полиньяк?
– Да, ее. Мы увидимся завтра.
– Каким образом компаньонка королевы могла оставить Париж?
– Для здоровья, она едет на воды.
– Для чего ей надо увидеться с вами?
– Она везет мне двести тысяч ливров. Меня предупредил об этом барон де Бретель. Вы знаете почерк принцессы Ламбаль? Читайте.
– Да, это действительно ее каракули. Тут говорится о бумагах, которые вы должны отдать взамен денег.
– И это причина моего посещения, – сказала она. – Угодно ли вам заплатить миллион за те бумаги, за которые мне предлагают двести тысяч ливров?
– Мне!.. Для чего?
– Для ваших друзей.
– Мне не дано никакого позволения, и, кроме того, хотелось бы посмотреть на двести тысяч ливров.
– Приходите завтра, вы их увидите.
И действительно, я их увидел. После отъезда герцогини Полиньяк графиня показала их мне на своем письменном столе. Об этом можно думать что угодно. У женщин всегда есть задние мысли. Когда я хотел уйти, Жанна Валуа остановила меня. Она собиралась что-то сказать.
Заставив меня поклясться, что я знаменитый доктор, она, краснея, разделась до пояса. Этот демон был скромен, как невинная девушка. Она просила меня ни больше ни меньше, как уничтожить ужасное клеймо, которым ее отметили.
Я долго глядел на него. Ее грудь приняла прежнюю форму. Это было в одно и то же время ужасно и прелестно.
Я поцеловал клеймо и сказал:
– С этим нельзя сделать ничего более.
Два года спустя Жанна Валуа выбросилась из окна. Одна из ее лилий стесняла ее… Легко угадать, какая.


КНИГА ТРЕТЬЯ
РИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Глава I,
в которой я решаюсь сделать глупость

– Жозеф, – сказала мне однажды Лоренца, – твоя Англия погубит меня. Ее туманы давят. Я хочу уехать.
– Как хочешь, моя дорогая, куда же мы отправимся? Мир полон предрассудков. В прошлом году я хотел разбить нашу палатку в Турине; король просил меня оставить Пьемонт в течение недели.
– Я нисколько не дорожу Пьемонтом.
– И я также. Но когда мы с тобою скрылись в Ревередо, находящийся под властью Австрии, император Иосиф II остался этим недоволен и прислал сказать, что я ему мешаю.
– Что же, вернемся во Францию.
– У де Лоне и Шенона длинные руки. Я слишком много говорил о Бастилии.
– Может быть, в Палермо?
– У меня остались там неприятные друзья.
– Ну, так в Рим. Мне хотелось бы знать, что случилось с моей матерью и ее торговлей и попал ли Лоренцо на галеры.
– Разве время думать об этом? Не значит ли это прямо броситься в пасть католического волка?
– Однако, Жозеф, мы люди не без религии.
– Согласен, но Рим такое место, где надо быть очень религиозным. Подумай о папской булле, осуждающей масонов и приговаривающей их к повешению.
– Да… – сказала Лоренца.
– Затем следующая булла, изданная всего тридцать лет назад, уничтожает повешение…
– Ну, вот видишь…
– Но она заменяет его костром, как более очищающим и более согласующимся с христианскими обычаями.
– Трус! – воскликнула Лоренца. – В Ватикане нам желают добра. Епископ Тридцати говорил мне третьего Дня у леди Розберри, что в Ватикане к нам очень расположены.
– Этот епископ очень любезен.
– Он утверждает, что если бы ты согласился принести покаяние, тебя с восторгом бы приняли там.
– В этом надо быть очень уверенным, – отвечал я.
– Князь сам скажет тебе это.
Действительно, он подтвердил сказанное. Этот князь-епископ был человек не злой, отпускавший какие угодно грехи. Некоторое время я считал его другом дома. Он особенно интересовался моими приключениями и масонством, учение которого я ему объяснял. Но, со своей стороны, был очень привязан к церкви и нисколько не сожалел, что она порицает новые порядки, говоря, что нет никакой надобности делать нововведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47