— поддерживает его грубый.
Тихий голос жалуется:
— С сыном у меня плохо дело. Что-то в горле у него — едва разговаривать может. Что-то съедает его голос. Ни в одной больнице не берут…
Женщина говорит:
— В Каридад его взяли бы.
Голоса:
— Не взяли бы!
— Взяли…
Больной с горечью сомневается в своей судьбе и в судьбе того, о ком речь:
— Не поздно ли будет…
А голос, словно покрытый плесенью, добавляет:
— Для нашего брата — всегда поздно…
В темноте приближаются какие-то тени. Шпаги звенят о мостовую, голоса дворян беспечны и сыты.
— Неслыханное и невиданное дело — строить такой дворец для черни!
— Под личиной милосердия здесь пекутся об отбросах человечества, любого бродягу ставят на одну доску с дворянином! Позор!
На мраморных плитах поднялся гневный ропот.
— Смотрите, развалились на камнях, как змеи на солнцепеке! И город терпит это… Пойдемте прочь, господа.
— Да убирайтесь поскорей! — кричит грубый. — Эта компания не для вас! Тут ведь и камнем запустить могут, ясно?
— Только подойди, оборванец! Я проткну тебя насквозь!
Камни просвистели в воздухе. Зеленая луна глядит с высоты… Глухой удар, вскрик:
— Я ранен! Стража! На помощь!
Насмешливый голос взвился:
— Помогиииите! Компрессы на шишку благородного сеньора!
Дворяне спешно удаляются.
Тихий голос заключает:
— Нехорошо — насилие…
Но грубый резко обрывает его:
— А ты, коли их руку держишь, сейчас тоже по зубам схлопочешь!
Тут больной со стоном упал ничком на мраморную плиту. Женщина вскрикнула:
— Что с тобой, старый?!
Тот, заикаясь:
— Кровь… кровь… хлынула изо рта… О боже!
Женщина в испуге:
— Он умирает! Помогите! Помогите!
Тихий голос, как бы вспоминая кого-то:
— В пятом часу утра часто умирают…
Женщина бросилась к воротам монастыря, стучит, зовет на помощь:
— Достопочтенные братья, здесь человек кончается!
Тишина — такая бездонная, какая бывает, когда она предвещает приближение смерти.
Из ворот выходит Мигель.
Взойдя на кучу мраморных плит, он наклоняется к больному:
— Больно тебе, брат?
— Не больно… Только вот кровь все течет, и холодно… По этому холоду чувствую — умираю…
— Ты не умрешь, — говорит Мигель. — В обители…
— Нет! — перебил больной. — Я хочу умереть на вольном воздухе. Мне бы исповедаться, брат…
Вмешался насмешник:
— Еще бы! Хорош был гусь. У него на совести — ой-ой-ой!
— Отойдите, друзья, — вопросил Мигель. — Он хочет исповедаться, а я хочу его выслушать. Говори, друг, я слушаю.
— Воровал я… Часто воровал. Деньги, хлеб, одежду, даже овцу раз украл. Пьяным напивался и тогда колотил жену и детей. А с одной женщиной… ну, понимаешь. У нее потом ребенок был. А я и не знаю, что с ними… Лгал. Жульничал в картах. И опять крал — унес все, что было в шкатулке корчмаря…
Умирающий замолчал.
— Это все? — робко спросил Мигель.
— Все. Больше не помню.
— Ты никого не убил? — тихо подсказал исповедник.
— Что ты обо мне думаешь, монах? — оскорбленно приподнял голову исповедующийся.
Мигель сжал губы, потом смиренно проговорил:
— Я только спросил. Прости меня, брат.
Потом — тишина, и сверлит сознание Мигеля мысль — как мало грешил этот человек в сравнении с ним самим…
До чего же скверен я рядом с ним!
Свистящее дыхание возвращает его мысли к несчастному.
— Не бойся, милый! Бог простит тебе.
— Правда? — шепчет тот. — Я часто бывал голоден. Потому и воровал…
— Бог уже простил тебя. Верь мне!
— О, это хорошо… Спокойно умру — правда, теперь можно? Совесть свою облегчил…
Мигель молится над обломком человека.
Потом обращается к людям:
— Подойдите! Он исповедался в грехах и покаялся в них. И вот отошел ко господу.
Люди приблизились — медленно, тихо.
— Мы будем бодрствовать над ним, — говорит женщина.
— Бодрствовать над мертвым — невеселое занятие, — ворчит грубый. — Но так уж положено…
— Я останусь с вами, — говорит Мигель.
И стало тихо.
Ночь уплывает, луна закатилась за городские стены, темнота начала рассеиваться.
Рассвет пробивается сквозь тьму.
— Кто похоронит его? — спросил грубый голос.
— Я! — ответил Мигель и, подняв на руки застывшее тело, понес его. Люди молча последовали за ним.
На плите белого мрамора с нежными прожилками темнеет большое багровое пятно крови.
— Вы все еще не верите, что он святой?
Насмешник не верит:
— Ну да! Это его долг. Не более.
А тихий голос уже думает о голодном утре:
— Пора нам. Пора на паперть с протянутой рукой — скоро люди пойдут к службе.
Встряхнулись — то ли от утреннего холодка, то ли при мысли об умершем — и разошлись.

Время летит, и вырастает здание.
В большом больничном зале возводится алтарь, чтоб больные могли слушать мессу и видеть образ божий.
По примеру Мигеля попечение о бедных сделалось модой среди севильского дворянства. Герцоги и графини лично приносят Мигелю денежные вклады на строительство и устройство.
Дон Луис Букарелли, рыцарь ордена Сантьяго, передал Мигелю двадцать четыре тысячи пятьсот дукатов с настоятельной просьбой употребить их так, как, по мнению Мигеля, это угодно богу.
После него приходили многие.
Заказаны койки для больных, мебель и прочее, что нужно.
Затем Мигель призвал Мурильо и поручил ему украсить росписью храм и больницу.
— Я хочу, Бартоломе, чтобы твое искусство принесло радость больным. Хочу, чтобы ты приблизил бога их сердцам. Искусство же говорит громче всякого проповедника.
— Выполню с радостью, — отозвался Мурильо.
Через месяц он пришел снова:
— Я продумал задание, которое доверил ты мне, друг. Я напишу десять библейских сцен.
— Хорошо. Я не стану вмешиваться в твой замысел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130