Вон! Видите? Видите там, на склоне, в кустах, черную фигуру? Это дьявол! Дьявол, которого я изгнал из олив! Он удаляется! Он бежит! Я спалил его! Ликуйте, о люди!
Рыбак Хосе поднял взор и тревожно воскликнул:
— Там моя дочь! Моя Арианна с каким-то чужаком! Арианна! Арианна!
— Арианна! — кличут односельчане, ибо девушка — всеобщая любимица. — С кем уходишь?!
Арианна не слышит. Взор мужчины притягивает ее, но в сердце затрепетал страх. А мужчина, окутал черным плащом плечи девушки, смолкла алая песня.
— Мне страшно, сеньор.
— Чего ты боишься?
— Греха. Наказания божия. Он правит миром…
Нахмурясь, мужчина махнул рукой:
— Не бог — я направляю судьбы людей.
Девушка раскрыла ему свои объятия и смежила веки от ослепительного солнечного света.
— Видали? — кричит помешанный. — Оливы будут жить! Дьявол бежал! Исчез! Его уже не видно!
— Арианна! — в смятении зовет рыбак.
— Он не вернется! — неистовствует Дааро. — Никогда не вернется! Он отправился в пекло, где его место! Это антихрист, люди, антихрист!
Селяне в ужасе склоняют головы в пыль:
— Антихрист… Антихрист…
Ночью вернулась домой Арианна, и с той поры лицо ее, прежде расцветавшее улыбкой, заливают слезы скорби.

Cubicula locanda испанских дорог. Просторное помещение с нарами, на которых и под которыми храпят спящие. Удушливая духота, смрад. Пот стекает по лицам. Храп поднимается ввысь и падает снова до самых низких тонов. Два мерцающих каганца бросают скрещивающиеся тени на тех, кто спит на полу.
Рядом с Мигелем лежит бродячий торговец, над ними — старик францисканец. Сон бежит их, и оба пустились в разговор. Монах наклоняется с нар, чтобы видеть того, с кем он говорит, и его растрепанная голова похожа на спелую маковицу.
— Положение скверное, брат во Христе, — рассуждает вслух монах. — Засыхаем мы тут в Испании.
— Это верно, — отзывается торговец. — Гонят нас от одной войны к другой, чтоб не зажирели мы в благоденствии.
— Много зла оттого, что бога перестали чтить, — продолжает францисканец. — Мало стало истинного благочестия. А ты не иудей, приятель? — понизил он голос, внимательно разглядев собеседника.
— Тише! Во имя ковчега завета, не выдавай меня, сударь! Божья любовь будет тебе наградой…
— Не выдам, — говорит монах. — Ленив я доносить. А как у вас насчет благочестия?
— Мы, евреи, — шепчет торговец, — достаточно благочестивы. Да что проку? И тело и дух наш вечно под угрозой…
Монах втянул голову, замолчал. Мигель лежит тихо — слушает.
— Ну, монах, не прав ли я? Что не отвечаешь?
— Думаю вот — разговаривать мне с тобой или нет, коли ты иудей.
— Не убудет тебя, святой отец, — уязвленно возражает еврей — Только бы нас никто не слышал. А так — блох у меня ровно столько же, что и у тебя, и кусаются они одинаково.
Монах молчит; еврей продолжает:
— Наш бог был отцом вашего. А разве отец — меньше сына? Чти отца своего, сказано в заповедях и наших и ваших.
— Решил я, что буду с тобой разговаривать, — снова свесив голову, заговорил францисканец. — Вполне возможно, что это доброе дело, поговорить с презренным.
— Эх, ты, даже на мне хочешь заработать хоть грошик вечного спасения, — ворчит еврей. — А говорят — только мы, евреи, мастера торговаться…
— А вы и есть мастера, только еще дураки при этом, — добродушно произносит монах.
— Почему это дураки?
— Потому что при всей хитрости вашей ждете не знаю уж сколько тысяч лет своего мессию. Ну, не глупость ли?
— Нет, — серьезно отвечает еврей. — Это — надежда.
— Долгая же у вас надежда! — смеется монах. — Когда же он наконец явится, ваш мессия?
— Это никому неведомо. Может, нынче вечером, может, через месяц, а то и через год. Или через тысячу лет.
— И откуда он явится? Слетит на молнии с неба? Поднимется из преисподней?
— Ничего подобного, — сердится еврей. — Он родится от смертной женщины, как всякий человек.
— А отец его кто будет? — поддразнивает иудея монах.
Торговец задумался.
— Не знаю. Во всяком случае, не я — стар я уже. Но, может, мой сын…
— Как же, в аккурат твои! — насмешничает францисканец. — Вот посмотришь — твой сын будет таскаться с товаром от деревни к деревне, как и ты.
— Ну и что же, пускай. Знал бы ты, какие господа таскаются от деревни к деревне! К примеру вот — севильский граф Маньяра. Говорят, он бродит где-то в этих местах. Разве честную жизнь ведет этот человек?
— Нет, — соглашается монах. — У этого малого, кажется, и чести-то нет. Обольщает всех женщин, убивает. Он — зло природы. Но ему покажут! Говорят, сам король возмущен его необузданностью и повелел схватить его. Санта Эрмандад рыщет по всей стране в поисках грешника.
— Как ты думаешь, что он сделает? Позволит себя изловить?
— Вряд ли. Денег у него много — ясное дело, удерет за границу. Там-то он будет в безопасности. А здесь ему не сносить головы.
— А может быть, — задумчиво произносит иудей, — этот Маньяра — несчастный человек… Что за жизнь без любви? Вот у меня дома жена, и я с радостью возвращаюсь к ней. А к кому вернется он? Не к кому… Собственно, нет у него никого на свете, монах… Это ли не ужасно?
Они замолчали. А Мигель все слушает…
Через некоторое время снова подал голос монах:
— Мне до вашего мессии дела нет, иудей, но думаю я, коли суждено ему искупить мир, то должен он родиться от большой любви.
— Как это тебе в голову пришло после разговора о Маньяре? — удивился еврей.
— Не знаю. Просто так — пришло, и все тут. Разве мысли всегда бывают связными?
— Да, кроме господа бога, никто не мыслит правильно, — тихо отозвался еврей. — Он единый мыслит, знает и может. Да святится имя его…
Иудей забормотал древнееврейский псалом, а монах, назло ему, завел «Отче наш» — чтоб поддержать свое достоинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130