Очарованье жизни и заключается в том, что она полна неожиданностей. Нервы мои были все время слишком напряжены. Вопреки всяким ожиданиям, я в эти нервные дни чувствовал себя почти хорошо, как-то особенно спокойно и легко. Источником этого послужил мой фатализм — к нему-то я и обратился. Теперь я был одинок, все потерял, но мне по крайней мере оставались физические удовольствия, бывшие под рукой. За эту неделю я во всей полноте насладился и величием пейзажа, и свежестью и ароматом плодов, и нежной пестротой птиц и цветов. Я проводил дни, лежа на траве, на берегу рвов, без устали наблюдая игры обезьян над моей головой, забавы чирков и водяных курочек среди лотосов и водяных лилий.
Утром я получал совершенно неожиданное удовольствие, заставляя милицейских Монадельши проделывать военные упражнения: «Раз, два! Раз, два! Налево кругом, марш! Стрелки на четыре шага, стой! По стаду буйволов, посреди луга — пли! Прекратить огонь! Ряды вздвой!» Сам того не сознавая, я хотел этими беспечными забавами и шумными играми защититься от воспоминаний, и вначале мне казалось, что мне это удается. Но, увы, я убедился в несостоятельности этой меры очень скоро. Не было ни одной мелочи в окружавшей меня обстановке, которая не напоминала бы днем и ночью о моей двойной потере. Я совершенно не в состоянии был совладать со своей тоской. Когда я думал о Максенс, передо мной вдруг всплывал образ Апсары, занимавший место миссис Вебб. И наоборот — стоило мне только вызвать прелестный образ танцовщицы, как немедленно появлялся образ Максенс. Но большею частью, к моему невыразимому мучению, они являлись мне обе вместе. Все это увеличивало мое внутреннее беспокойство, с каждым днем выясняя все больше и больше двойственный характер этой камбоджийской «Tristesse d'Olympio».
Вопреки надеждам бригадира, господин Бененжак первым вернулся в Сием-Реап. Его поездка длилась почти Т РИ недели. Со времени его отъезда произошло столько событий!
— Миссис Вебб уехала? Я так и думал. Очень сожалею, что не смог засвидетельствовать ей мое почтение и поблагодарить за любезное ко мне отношение. Когда будете писать ей, будьте добры, напомните ей обо мне.
Я кивнул головой.
— А Монадельши тоже в отъезде? Он мог бы подождать меня, не оставляя вас одного. Я скажу ему об этом.
— Нет, пожалуйста, не делайте этого. Я сам ему сказал, что он может спокойно уехать.
— У вас у самого достаточно дел…
— О, скоро они уже кончатся.
И я рассказал ему историю с д'Эстенвиллем. Пока я рассказывал, лицо его выражало то гнев, то желание рассмеяться.
— Так, так! — сказал он. — Этого и следовало ожидать. Достаточно, чтобы вы не подражали вашим коллегам, как это уже служит поводом к ссоре. Все это очень, очень грустно. Мы так хорошо с вами жили. А главный резидент! Он будет просто взбешен, ведь он так ценит вас!
— Он обещал предупредить меня, — сказал я с некоторой досадой, — и не сделал этого.
— Не сердитесь на него. Вероятно, это не по его вине. Он и сам достаточно ненавидит этого д'Эстенвилля. Должно быть, его не было в Пномпене, когда тот проезжал. Можете быть уверены, он будет очень, очень сожалеть… Что же касается меня — я ведь был свидетелем вашей работы, — то нечего и говорить, что я весь к вашим услугам и, если понадобится засвидетельствовать …
Я устало махнул рукой.
— Пожалуйста, оставим все это, дорогой господин Бененжак. Давайте лучше подумаем, как бы нам провести мои последние дни здесь.
Мы пообедали вместе. Он ушел от меня немного раньше полуночи. Около двух часов я был разбужен тихим стуком в окно. Это был Монадельши.
— Ну, как?
— Все сошло прекрасно, господин хранитель, как я вам обещал. Судно ожидало вовремя в условленном месте, прекрасный пароход, уверяю вас, и матросы молодцом. Между прочим, они были переодеты матросами американского военного флота.
— Американского флота? Очевидно, из предосторожности..-
— Вероятно, господин хранитель. Но самое главное то, что маленькая принцесса очень скоро была на борту со всем своим багажом. Ах! черт возьми…
— Что такое?
— Ничего, господин хранитель, ничего. Я только вспомнил о том волнении, которое испытал, расставаясь с ней. Знаете, она меня поцеловала.
— Передайте ему этот поцелуй, — сказала она мне. — Если вы ничего не имеете против…
Я дал поцеловать себя этому старому добряку.
— Если бы с моей отставкой все уже было улажено, — сказал он, — я думаю, я не смог бы передать вам это поручение. Я бы уехал с ней.
Мы помолчали. Что-то влажное потекло у меня по щеке.
— У вас не произошло никаких неприятностей?
— Никаких, только предпоследнюю ночь, когда мы были почти у цели, у одной из повозок сломалась ось. Сами мы не могли ее починить. К счастью, совсем близко, в Самите, живет мой товарищ, бригадир Саррола. Он пришел со своими людьми и все сделал. Они даже помогали матросам при погрузке ящиков.
— Ну, а вы не трусите?..
— Господин хранитель! Он грустно улыбнулся.
— Выслушайте меня. Саррола — племянник зятя моей матери, она тоже из семьи Саррола. У него имеется в Бастелике маленький домик. Он тоже думает туда уехать. Ну вот, я думаю, вы понимаете, что Корсика не была бы Корсикой, если бы…
— Простите, Монадельши, простите и благодарю вас!
На следующий день я получил официальную телеграмму, в которой говорилось о том, что я освобождаюсь от обязанности хранителя группы памятников Ангкора и вызываюсь в Ханой для спешной дачи объяснений. Я избавился от этой формальности, немедленно послав телеграфную просьбу об отставке.
Я тотчас же занялся перевозкой обстановки — не желая оставлять ее в подарок Французской школе — и очутился в Сайгоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58