На макушках деревьев желтыми фонариками светили шишки, похожие на свечи; Лида хорошо видела пятачок утрамбованной земли на берегу Чулыма, коротко остриженный затылок гармониста Пашки Доможирова и всех тех, кто, смеясь, слушал, как Пашка балуется. Стояли пятеро нарядно одетых студентов, виднелась темная голова Ляльки Ступиной, а отдельно от всех, на бревнышке, сидел учитель Вадим Сергеевич в вышитой украинской рубашке. Все это было освещено луной и белым небом, точно блестящей пленкой, покрыто лунным сиянием, и хотелось долго смотреть, как течет зеленый Чулым, как лунная полоса рябит веселыми чешуйками, а второго берега у реки нет, и она похожа на море.
Спрятавшись в ельнике, затаив дыхание, Лида ждала, когда прервется издевательский мотив «Коробочки». Оттого, что Пашка Доможиров коверкал мотив знаменитой русской песни, у Лиды потемнели глаза, губы вытянулись в ниточку! «Нужно положить конец безобразию!» – гневно думала она, вспоминая преподавательницу Галину Захаровну, которая говорила, что на свете нет ничего лучше, чем русские народные песни.
– Безобразие! – гневно шептала Лида.
Лицо у нее сделалось неподвижным, узкоротым, узкоглазым, и, видимо, от этого появилось на нем тупое, бездумное выражение, словно она стирала грязное белье или полола очень сорный огород.
Когда Пашка Доможиров оборвал дурашливый мотив «Коробочки» и наступила тишина, Лида мерным шагом вышла из укрытия. От напряжения она шагала так тяжело, как ходят за плугом мужчины, забыв о наказе Галины Захаровны держаться прямо, стройно, Лида сутулилась, косолапо ставила ноги, а руки держала на отлете, и они казались длинными.
Лида еще не добралась до центра утрамбованной площадки, а на берегу уже установилась звонкая тишина, так как, примолкнув, люди смотрели на Лиду удивленно, растерянно и немного насмешливо. Это ее сначала испугало. Лида невольно замедлила шаги, со страхом почувствовала, что не знает, куда деть руки, и уж было совсем остановилась, как поймала на себе насмешливый и презрительный взгляд Ляльки, Лида ощутила, как холодная волна злости подступила к горлу, и, не понимая еще, что делает, вдруг ораторским жестом вскинула руку.
– Товарищи! – звучно сказала Лида. – Товарищи, что вы делаете?
Она не знала, о чем говорить дальше, ни одно слово приготовлено не было, и ей стало так страшно, что ноги подкосились. Однако на лице Лиды ничего не отразилось, оно было бесстрастным и холодным, хотя она, словно в полусне, беспомощно шевелила губами. Потом Лида увидела лицо студента Садовского, поняла, что страдальческое выражение его глаз чем-то связано с ней, Лидой, и ей от этого стало легче, хотя ноги по-прежнему дрожали. Поэтому Лида сжала колени, по-рыбьи хватила ртом влажный речной воздух и как бы издалека услышала свой напряженный до предела голос:
– Товарищи, вы срываете культурно-массовую работу в клубе! – оказывается, говорила Лида. – Под какую музыку вы танцуете, товарищи? Я удивляюсь на вас, юноши и девушки! Как вы променяли культуру в клубе на некультурный досуг! Каждый культурный человек будет с вас смеяться, если увидит, что вы танцуете прямо на земле. И что каблуки проваливаются, и что товарищ Доможиров играет без нот, и что при слабом освещении нельзя друг дружке показать наряды…
Выкрикивая отдельно стоящие слова, Лида делала руками городские энергичные жесты, прямой ладонью рассекала воздух, и стояла она так, словно выполняла трудную физическую работу. Потом Лида в последний раз взмахнула обеими руками, проговорила последнюю обличительную фразу, и из ее сильной, широкой груди вырвался облегченный вздох.
– Вот так, товарищи! – обыкновенным голосом сказала Лида. – Нельзя срывать культурно-массовую работу…
Лида внимательно осмотрелась и только сейчас увидела, что происходит вокруг нее. Она заметила, что парни и девушки смущенно прячут глаза в землю, что на добром, умном лице студента Садовского застыла страдальческая гримаса, что девушки-студентки от смущения и неловкости что-то напевают сквозь зубы, что Витька Вдовин, чудом появившийся на берегу, злыми шагами уходит, а учитель Вадим Сергеевич сидит на бревне, ссутулившись. Затем Лида перевела взгляд на Ляльку Ступину и увидела на ее лице торжество, а когда Лида окончательно повернулась к Ляльке, девушка сделала шаг вперед и крикнула:
– Ишь, вырядилась в тюлевы чулки!
Люди стояли по-прежнему тихо, избегали смотреть на Лиду, и Лялькин голос в тишине звучал еще несколько длинных секунд. «Что делать?» – беспомощно подумала Лида, ощутив себя одиноко стоящей на середине лунного пятачка. Не умея выразить это словами, Лида чувствовала несуразность того, что стоит отдельно от всех, что меж нею и людьми блестит полоска утрамбованной земли и светится прозрачный воздух. «Что делать?» – еще раз подумала Лида и невольно посмотрела в сторону студента Садовского.
Студентов на площадке уже не было – их высокие, стройные фигуры скрывались в ельнике, облитые желтой луной, а там, где они только что стояли, осталось пустое пространство, в котором лежал кусок зеленой реки. Увидев это, Лида беспомощно развела руками, затравленно оглянулась и сомкнула озябшие колени. Она по-прежнему не знала, что делать, но ей на помощь неожиданно пришел баяпист Пашка Доможиров.
– Эй ты, узкоглазая! – крикнул он и рванул мехи баяна. – Это разви не музыка! Спляши, узкоглазая!
Глумясь над музыкой, издеваясь над чудесной русской песней, Пашка заиграл «Коробочку» в плясовом темпе. У него были сильные руки, хороший баян, и звуки наполнили площадку, реку, ельник; люди засмеялись, зашумели, шум поднялся над толпой, поплыл над Чулымом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20