— …Следствие возглавил шериф Иван Фредович Лапа, который поклялся, что сделает все возможное, чтобы отыскать убийцу в кратчайшие сроки. Также г-н Лапа заявил, что уже сложилась версия, по которой убийца — приезжий и, вероятно, имеет отношение к медицине. В свою очередь на заседании городского совета губернатор Контата назначил премию в сто тысяч рублей тому, кто даст информацию, помогающую изобличить преступника. Церковь в лице Его Святейшества Митрополита Ловохишвили благословила шерифа Лапу на следствие и выразила уверенность, что силы Добра в конечном итоге победят силы Зла".
Гаврила Васильевич закончил чтение статьи и откинулся на спинку стула.
— Сколько же было здоровья в этом мальчишке, — подумал он. — Его вырезанное сердце стучало во внутреннем кармане пиджака всю обратную дорогу. Вот интересное ощущение — как будто у тебя два сердца!" Однако надо покупать костюм.
В корейской лавке он долго ходил вдоль вешалок с костюмами, разглядывая скорее бирки с ценами, нежели качество ткани. Цифры на ценниках ранили его в самое сердце, а оттого все удовольствие от прочитанной статьи улетучилось, уступив место жабе, сидящей на кадыке и мешающей сглатывать.
Промучившись таким образом с полчаса, Гаврила Васильевич нашел наконец то, что искал. В дальнем углу лавки висел с виду приличный черный костюм с приемлемой, по мнению слависта, ценой, втрое меньшей, чем за другие пары. К костюму также прилагалась белая рубашка и черные лакированные ботинки, что тоже устраивало учителя.
— Беру, — сказал Теплый хозяину и вытащил деньги, тщательно разглаживая купюры.
Хозяин тотчас сделал скорбную физиономию, и Гавриле Васильевичу даже показалось, что на глаза корейца навернулись слезы.
— Искленне сочувствую васему голю! — тонким голосом произнес хозяин.
— Какому горю? — не понял Теплый.
— Похолоны — всегда голе.
— Какие похороны? — удивился Гаврила Васильевич.
— Да как зе, вы зе костюм для покойниська покупаете, — пояснил кореец.
— Ах вот оно что, — понял славист. — Вот почему цена столь невелика".
— А чем же этот костюм от обычных отличается?
— Да в обсем нисем. Нитоська похузе, ботиноськи на клею, лубасеська плохо стилается… В обсем, длянь костюмсик!
— Скидку дадите?
— Лублик.
— Три.
— Два, — торговался хозяин.
— Да побойтесь Бога! Сами говорите, что костюм дрянь! Так дайте приличную скидку!
— Это для зывых длянь, а для мелтвых обнова холоса!.. Два лублика и гливеннисек!
— Ладно, — согласился Теплый, отсчитывая деньги. — Только дайте к костюму пуговицы запасные.
— Гливеннисек.
— Да как же гривенничек! — озлился славист. — Вы обязаны давать к костюму запасные пуговицы.
— Не обясан, не обясан! Мелтвес аккулатно носит костюмсик, мелтвесу запасные пуговисы не нузны!
— Заворачивайте! — распорядился Теплый и отдал хозяину деньги.
Уже идя обратно и тиская в руках сверток с обновой, Гаврила Васильевич поминал добрым словом купца Ягудина, при котором корейцы имели хоть какое-то уважение к аборигенам, опасаясь погромов.
— Скоты, — подумал про корейцев учитель. — Форменные скоты!" Придя домой, Гаврила Васильевич примерил костюм. Пара смотрелась неплохо. Хотя брюки были чуть велики, зато пиджак сидел как влитой, а верхняя пуговка рубашки не давила на кадык, как это обычно бывает.
Свой старый костюм Теплый связал в узел, засунул в печь и, обильно полив керосином, поджег…
Гаврила Васильевич снял с гвоздя сковороду, поставил ее на печную конфорку и, когда она разогрелась, плеснул на чугунное дно подсолнечного масла. Закипая, масло распространило по кухоньке семечковый запах. Славист пошевелил ноздрями, втягивая его — приторно-сладковатый, затем выудил из большой кастрюли завернутое в тряпочку сердце и, порезав его на мелкие кусочки, бросил на сковороду.
— Пусть моя жизнь продлится на жизнь убиенного, — тихо произнес Теплый.
В дверь постучали.
Гаврила Васильевич вздрогнул, выругался про себя, сдвинул сковороду с огня и пошел открывать. На пороге, облаченный в чистую рясу, стоял отец Гаврон.
— Здравствуйте, — как-то робко проговорил монах. — Могу ли я войти?
— Войдите, — удивленно ответил Теплый.
Монах вошел в комнату и, не оглядываясь по сторонам, остановился посередине, опустив голову, словно смотрел на свой крест, металлом лежащий на груди.
— Прошу прощения за беспокойство, но меня к вам привела не праздность, а дело.
— Я вас слушаю, — сказал Гаврила Васильевич и спохватился: — Да вы садитесь! — подвинул гостю табурет.
— Благодарю.
Отец Гаврон сел, расправил на коленях рясу и понюхал воздух.
— Мясным пахнет.
— Да вот, обедать собрался.
— Однако постный день сегодня.
— Запамятовал.
— Грех!
— Грех, — согласился учитель.
Отец Гаврон уложил свои большие руки на колени и посмотрел Гавриле Васильевичу в глаза.
— Я вот зачем к вам, — начал он. — Вы занимаетесь делом, угодным Богу. Вы воспитываете в детских сердцах понятия о нравственности и начиняете их добром, а также знаниями, данными Господом. Что поселилось в детском сердце, то и останется в нем до последнего причастия… Правильно ли я говорю?
— Правильно, — поддержал Теплый.
— Так вот, есть у вас ученик, Джеромом зовут.
— Есть такой, — подтвердил славист.
— Столкнула меня с ним мирская суета, и заметил я в мальчике жестокость необычную.
— В чем это выразилось?
— Мальчик убивает кур.
— Кур?!
Он считает, что куры заклевали его отца, капитана Ренатова, а потому мстит, безжалостно сворачивая им головы. И дело не в том, что мальчик заблуждается, относясь к Ренатову, как к отцу (Ренатов вовсе ему не отец), а в том, что он убивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92