– В одни времена, Северьян, публичные казни полезны для общества. В другие они приносят лишь вред, провоцируя народ на бунт.
– Я понимаю тебя, Абдиес, – сказал я. Мне не раз случалось замечать, как в глазах ребенка таятся его будущие взрослые заботы. Так и теперь на лице архонта залегла тень его грядущей вины (о чем сам он, возможно, не подозревал).
– Вечером я жду у себя в палатах гостей. Надеюсь увидеть среди них и тебя, Северьян. Я поклонился.
– Среди различного рода государственных должностей существует одна – а именно моя, – исполнителям которой традиционно запрещается появляться в обществе.
– И ты полагаешь, что это неправильно; что ж, вполне естественно. Сегодня вечером, если это действительно тебя оскорбляет, мы и займемся восстановлением справедливости.
– Представители нашей гильдии никогда не жалуются на несправедливость закона. Напротив, мы гордимся своим особым положением. И сегодня вечером другие гости будут вправе возмутиться твоим поступком.
На губах архона мелькнула кривая усмешка.
– Их возмущение меня не волнует. Вот, возьми, это тебя вразумит.
Он вытянул вперед руку, и я увидел, что его пальцы сжимают – с осторожностью, словно он боялся выронить, – кружочек жесткой бумаги, не больше хризоса, с тиснеными золотом и изукрашенными виньетками письменами; я слышал о таких из рассказов Теклы (ее образ всплыл в моей памяти, стоило мне прикоснуться к кружку), но видеть их мне не приходилось.
– Благодарю тебя, архон. Сегодня вечером, ты сказал? Я постараюсь найти подобающие случаю одежды.
– Приходи как есть. Я устраиваю бал-маскарад; твоя одежда послужит тебе костюмом. – Он поднялся и расправил плечи с видом человека, исполнившего утомительную и неприятную обязанность. – Минуту назад мы обсуждали некоторые, не столь трудоемкие, приемы исполнения твоей работы. Было бы весьма уместно, если бы ты захватил с собой необходимые приспособления.
Я все понял. Кроме рук, мне не понадобится ничего – так я ему и сказал; затем, чувствуя, что уже успел нарушить долг хозяина дома, пригласил его отобедать.
– Не утруждай себя, – сказал он. – Если бы ты знал, сколько я вынужден есть и пить, чтобы только соблюсти приличия, ты бы понял, сколь драгоценно для меня общество человека, чьи гостеприимные предложения ни к чему меня не обязывают. Надеюсь, твое братство не пытает людей пищей вместо пытки голодом?
– Это называется насильственным кормлением, архон.
– Когда-нибудь непременно расскажешь. Я уже понял, что успехи гильдии намного опережают мое воображение. По древности твой род занятий, полагаю, уступает лишь охоте. Однако мне пора. Итак, вечером мы тебя увидим?
– Уже вечереет, архон.
– В таком случае приходи к окончанию следующей стражи. Он вышел. Лишь когда за ним закрылась дверь, я ощутил легкий аромат мускуса, которым была пропитана его одежда.
Я повертел в руках бумажный кружок; на обороте были изображены маски – скопление обманчивых личин, – среди которых я узнал рот с торчащими из него клыками, ужаснувший меня в саду Автарха, когда какогены показали свои истинные «лица», а также морду обезьяночеловека из заброшенной шахты на окраине Сальтуса.
Скитания по городским улицам и работа (я встал рано и успел переделать многое из намеченного на день) сильно утомили меня; поэтому, прежде чем уйти, я скинул одежду и вымылся, поел холодного мяса и фруктов и выпил пряного чая, какой готовят здесь, на севере. Стоит какой-нибудь неприятности глубоко взволновать меня, она живет в моем сознании независимо от того, помню я о ней или нет. Так и теперь: мысль о Доркас, оставшейся в тесной, с низким потолком комнатушке на постоялом дворе, и воспоминание об умирающей на охапке соломы девушке занимали меня настолько, что я почти ничего не видел и не слышал. Думаю, именно по этой причине я и не заметил начальника караула и не осознавал, пока он не вошел, что сижу у камина и ломаю в пальцах щепки для растопки. Он осведомился, не собираюсь ли я снова уходить, и, поскольку он нес ответственность за все работы в Винкуле в мое отсутствие, я сообщил ему, что должен выйти, но не знаю, когда вернусь. Потом поблагодарил его за плащ и сказал, что он может забрать его, поскольку мне плащ больше не нужен.
– Он всегда в твоем распоряжении, ликтор. Но меня заботит другое. Я бы посоветовал, когда ты в следующий раз соберешься в город, взять с собой пару наших стражников.
– Благодарю. Но в городе достаточно полиции, и мне ничто не угрожает.
Начальник караула откашлялся.
– Дело в престиже Винкулы, ликтор. Ты наш начальник, и при тебе должна быть свита.
Я видел, что он лжет; но я видел также, что эта ложь – для моего же блага, поэтому ответил:
– Я подумаю, тем более что, насколько мне известно, у тебя всегда найдется пара надежных людей. Он тут же просиял.
– Однако при них не должно быть оружия. Я направляюсь в палаты архона и не хочу оскорбить его, явившись в сопровождении охраны.
Он что-то забормотал, и я с напускной яростью швырнул на пол щепку так, что она разлетелась на кусочки.
– Что ты себе позволяешь? Если, по-твоему, я в опасности, изволь объясниться внятно.
– Ничего особенного, ликтор. Лично тебе ничего не угрожает. Только…
– Только – что?
Я знал, что теперь он все скажет, поэтому подошел к буфету и налил два бокала виноградной наливки.
– В городе совершено несколько убийств. Три – сегодняшней ночью и два – вчерашней. Спасибо, ликтор. Твое здоровье.
– Твое. Но ведь убийства – обычная вещь, не правда ли? Эклектики всегда резали друг друга.
– Тех людей сожгли, ликтор. Я почти ничего об этом не знаю, и, кажется, не знает никто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89