Так где ты его взял?
– Нашел в одном из отделений моей ташки.
Мне больше нечего было ответить.
Барбатус отвернулся, словно мои слова разочаровали его.
– А ты… – Он посмотрел на Балдандерса. – Сейчас Коготь у Оссипаго, и он получил его от тебя. А ты откуда взял этот камень?
– Ты видел сам, – пророкотал Балдандерс. – Из ящика стола.
Какоген кивнул, подвигав маску рукой вниз и вверх.
– Надеюсь, Северьян, ты понимаешь, что его объяснение ничуть не хуже твоего.
– Но камень мой, а не его.
– Не наше дело вас судить; вы должны договориться сами, когда мы уйдем. Однако, Балдандерс, позволь спросить тебя – просто из любопытства, которое присуще даже таким, на ваш взгляд, странным существам, как мы: намерен ли ты оставить его у себя?
Великан покачал головой.
– Я не допущу, чтобы в моей лаборатории хранился этот ископаемый источник предрассудков.
– В таком случае вам будет нетрудно достигнуть согласия, – объявил Барбатус. – Северьян, не угодно ли взглянуть, как взлетает наш корабль? Балдандерс всегда выходит проводить нас, и, хоть он не из тех, кто будет сентиментальничать по поводу зрелищ искусственных и естественных, на мой взгляд, посмотреть все же стоит.
Он оправил белые одежды и повернулся, чтобы идти.
– Всемилостивейшие иеродулы, – поспешно обратился я к ним, – я почту за честь проводить вас, но позвольте, прежде чем вы покинете нас, спросить вас кое о чем. Когда я появился здесь, вы сказали, что видеть меня для вас величайшее счастье, и опустились на колени. Как мне понимать ваши слова? И не приняли ли вы меня за кого-то другого?
Балдандерс и доктор Талос поднялись сразу, как только какоген заговорил об уходе. Пока Фамулимус выслушивал мои вопросы, двое других уже направлялись прочь: Барбатус поднимался по лестнице на следующий этаж, Оссипаго, все еще с Когтем в руке, не отставал от него.
Я двинулся следом, поскольку боялся слишком отдаляться от Когтя; Фамулимус шел рядом со мной.
– Хоть ты и не прошел испытания, которому мы тебя подвергли, мои слова следует понимать буквально. – Его голос разливался, подобно пению волшебной птицы, и я ощутил дыхание хаоса недостижимых миров. – Как часто мы держали совет, сеньор! Как часто исполняли волю друг друга! Ты, кажется, знаешь водяных женщин. Так неужели Оссипаго, храбрый Барбатус или я наделены меньшей мудростью, чем они?
– Я вас не понимаю, – набрав побольше воздуха, ответил я. – Но почему-то чувствую, что, несмотря на отталкивающую внешность вам подобных, вы добры. А ундины злобны, хоть и прекрасны; это чудовища, на которых я едва могу смотреть.
– Разве весь мир представляет собой борьбу добра и зла? Тебе не приходило в голову, что в нем может быть нечто большее?
Я об этом не задумывался и мог лишь молча смотреть на него.
– А теперь ты окажешь мне любезность, вытерпев мой внешний вид. Надеюсь, я не оскорблю тебя, если сниму маску? Мы ведь оба знаем, что это маска, а здесь жарко. Балдандерс ушел вперед и ничего не увидит.
Быстрым движением руки, словно испытывая от этого облегчение, Фамулимус сорвал маску. То, что скрывалось под ней, нельзя было назвать лицом: это были глаза на полуразложившейся оболочке. Новый взмах руки, и эта личина тоже отлетела прочь. Под нею оказался холодный и отстраненный лик красавицы, подобные которому я видел у движущихся статуй в садах Обители Абсолюта, но все же это было лишь относительное сходство лица живой женщины и слепка с него.
– Разве ты не знаешь, Северьян, – произнесла она, – что тот, кто носит одну маску, может носить и другую? Я носила две маски, но третьей на мне нет. Никакой обман более не разделяет нас, клянусь тебе. Коснись моего лица, сеньор.
Меня охватил страх, но она взяла мою руку и поднесла к своей щеке. Щека была прохладной, но живой – полная противоположность сухой и горячей коже доктора.
– Все чудовищные маски, что ты видел на нас, суть маски твоих же сограждан на Урсе. Насекомое, минога, а сегодня умирающий прокаженный. Все это твои братья, сколько бы отвращения ты к ним ни испытывал.
Мы почти достигли верхнего уровня башни; то и дело приходилось перешагивать через обугленные бревна – память о разрушениях, причиненных пожаром, прогнавшим когда-то Балдандерса и его врача. Когда я убрал руку, Фамулимус снова надела маску.
– Зачем вы это делаете? – спросил я.
– Чтобы вы, люди, ненавидели нас и боялись. Если бы не маски, то долго ли, Северьян, простые люди терпели бы иных правителей, чем мы? Мы никогда не лишим вас ваших владык; и не тем ли Автарх удерживает Трон Феникса, что не дает вам нас видеть?
Сходное чувство я иногда испытывал в горах при пробуждении, когда, поднявшись, с удивлением озирался вокруг и видел зеленую луну, приколотую к небу сосновой иголкой, и лица гор, грозно и торжественно смотрящие из-под сломанных венцов, когда ожидал увидеть милые сердцу стены кабинета мастера Палаэмона, или трапезную, или тюремный коридор, где я сиживал за столом дежурного у двери Теклы.
– Тогда почему же вы открылись мне? – только и выговорил я.
И она ответила:
– Пусть ты видишь нас, но мы больше тебя не увидим. Боюсь, что, начавшись здесь, наша дружба здесь и закончится. Прими это как прощальный знак дружеского расположения.
Впереди нас доктор распахнул дверь, и шум дождя превратился в ураганный рев; я ощутил, как холодный, мертвый воздух башни отступает под напором ледяного, но живого ветра снаружи. Чтобы пройти в дверь, Балдандерсу пришлось наклониться и повернуться боком, и мне вдруг стало ясно, что скоро он вообще не сможет проходить в двери, как бы доктор Талос ни старался, – проемы придется расширять, да и лестницы, вероятно, тоже, ибо если великан упадет, он наверняка погибнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89