Главное, чтобы перебоев не было.
– Почему ты уверен, что мы предназначены служить кошкам и обязаны тебя кормить и ублажать?
– Потому, что это доставляет вам удовольствие. Потому, что это у вас получается – обслуживать нас – у одних лучше, у других хуже, у третьих совсем нет, но в основном прилично. Наше племя начало приручать вас с той поры, когда вы еще не понимали, что вы люди, то бишь наши слуги. Вы сопротивлялись приручению упрямо и долго, кое-кто сопротивляется и сейчас… Нам пришлось пойти на многие жертвы: резко уменьшить размеры, привыкнуть ловить недостойную мелочевку типа мышей, ластиться и так далее. Но ведь это не вечно. Мы, кошки, умеем ждать. А вы, люди, – не умеете…
Внезапно ИАХ опустился на четвереньки рядом с котом, слегка выгнул спину, и мы услышали:

Человек носит в своем мундире
мильон жучков,
человек прячет в своей квартире
мильон мышей,
человек видит гораздо уже
своих зрачков,
человек слышит гораздо хуже
своих ушей,

а мы, кошки,
весьма внимательны, весьма сторожки,
а мы, кошки,
где мышки ведаем, где блошки, мошки…
на то мы кошки…

Человек ставит в своем жилище
мильон сучков,
человек бродит и где-то ищет
мильон грошей,
человек слепнет гораздо глубже
своих зрачков,
человек глохнет гораздо глуше
своих ушей,

а мы, кошки,
то на обочине, то на окошке,
мы, кошки, не отклоняемся от той дорожки,
где ходят кошки…

Человек тащит в свой холодильник
мильон бычков,
человек ставит себе будильник
и ловит вшей,
человек может построить храм
из чужих клочков,
человек может присвоить хлам
из чужих ушей,

а мы, кошки,
хоть с виду мелкие, – отнюдь не сошки,
от вас оставить мы могли бы
рожки да ножки,
но подождем немножко…

– Это была Песнь Нахвостодоносора, – пояснил, поднявшись с четверенек, Иван Афанасьевич. – Гимн кошачьего племени и предупреждение роду человечьему… Эй, куда?! Ух, прохвост!
Кот вырвался из гипноза. Сначала метнулся к воде, потом резко в сторону – и полез на пальму. Уже почти до верхушки добрался, уже петух гневно вскудахнул и залопотал крыльями, но меткая рука ИАХ вовремя запустила в кота уткой по-пекински.
Остановленный неслабым ударом, Нахвостодоносор, скребя всеми четырьмя лапами, с гнусным мявом заскользил по ребристому стволу вниз, соскочил наземь и, нервно отряхнувшись, уселся стеречь петуха под пальмой.
Утка же по-пекински, к нашему удивлению, после столь необычного использования вниз не упала, а совершив в воздухе немыслимый пируэт, вытрясла из себя огурцы, блины и еще какие-то составляющие, расправила крылья, верней, то, что от них оставалось после кулинарной обработки, – и…
Полетела.
Полетела в сторону нашего сидящего на мели «Цинцинната» – и, едва различимая, села на мачту, словно напоминая, что скоро пора отчаливать…
Но спешить нам никуда не хотелось.

О женщинах, о любви, о семье, о музыке…

Самобранка тоже решила помедлить: уставилась разнокалиберными десертами, среди которых выделялся щедрым размером мороженый торт «Парнас» в виде скульптурного изображения хозяина острова в окружении девяти муз, в царском одеянии, в отличие от минимального, в коем присутствовал.
Приступая к употреблению, Оля спросила:
– Иван Афанасич, а вы женаты?
– Гм… (длительная пауза).
– Извините, не хотела вас смущать.
– Отчего ж? Никакого смущения, просто считаю. Припоминаю, сколько раз, тсзть, сподобился…
Как-то Шура, уборщица детсадика нашего, где я сторожевал, руку мою взяла и говорит: «Дай, Иван Афанасич, по ладошке тебе погадаю…» – «Ну, ну, погадай, говорю, на счастье». – «Ой, ой, Иван Афанасич, ну и счастливый же ты человек будешь». – «Почему буду? Уже есть». – «А будешь-то какой счастливый! В семейной жизни – вот тут на руке написано: счастлив в семейной жизни… Ой, батюшки! Много раз счастлив в семейной жизни!..»
И правда, в семейной жизни бывал счастлив неоднократно, а нынче временным отсутствием таковой наслаждаюсь. Не исключая дальнейших опытов, подвожу промежуточные итоги.
Счастье номер один было счастьем наивности, ею же и уничтожилось. Как, впрочем, и остальные все…
Жил тогда в деревне еще, в Кулебякине своем, годков было двадцать один, с армии аккурат вернулся, в колхоз пошел трактористом, все наши парни трактористами вкалывали, а кто постарше, тот комбайнером, другого выбора не было, как и водки иной, кроме «Московской» с белой головкой.
Женку взял из соседнего Свиньина. Не подумайте лишнего – деревень таких по Руси навалом, а в Вятском нашем краю почти что через одну. И фамилия девичья у Мани моей была Свиньина, вся деревня у них Свиньины, кроме семьи одной, те – Кабанчиковы, курям на смех.
Никакого комплексования по поводу фамилии у супруги моей не было: все кругом Свиньины, так чего же? И самолюбием вроде повышенным не страдала, милая была, работящая, свекольник вкусный варила… А вот поди ж ты, на самолюбие ее и напоролся, да как! Через искренность, через любовь! Через стиховный свой дар!
Шел как-то опушкой лесной, красоту закатную наблюдал… Строчки вышли под дятловый стукот:

Солнце клонится к закату,
дятел скачет по стволу.
Очень я люблю, ребята,
свою женку и свеклУ.

И вправду любил овощ сей и ныне люблю – чистит кровь, печень ласкает. А женку – ну как не любить, на первом месте она, а свекла потом… Только не поняла она этого. Как принялись строчки мои частушками петь – народ понял! – ушла…
Вывод зрелых лет:

О предупреждении любовного травматизма

Постигнуть, как любить, о молодые люди,
трудней, чем воду пить на бешеном верблюде.
Стоять – ударишь в грязь,
сидеть – мозоль натрешь…
Гарцуй, танцуй смеясь – помягче упадешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80