) уже много веков. Сама
пестрота располагала к сомнениям. Истово верили старики, но они были людьми
ушедшего века и постепенно уходили вслед за ним. В какой-то степени таким
был и парон Ваагн. Но для Арама всегда было странно углубление в
религиозные тонкости. На улице ХХ век! Довольно было слов, пришло время
действий! Как грибы, росли кружки, иные исчезали, другие становились
партиями. И все они так или иначе поддерживали очистительный огонь
революции, рожденный штыками младотурок.
Впрочем, майор Овсепян не ходил на сходки. Армия должна быть вне
политики, она оплот новой эпохи и лишена права дробиться на фракции и
ячейки. На квартире Арам-бея с портретом отца соседствовал портрет Энвера.
Герой смотрел внимательно и строго; лишь темная челка, спадавшая на лоб,
указывала, что Энвер, в сущности, еще юноша, немногим старше тысяч своих
обожателей. Они с Арамом могли бы стать друзьями, сведи их судьба раньше.
Но теперь майор Овсепян четко сознавал разницу между рядовым армейцем и
Вождем народа, несущим бремя определения его судеб.
Нет, атеистом Арам-бей, разумеется, не был. Кипарисовый - дерево
скорби! - материнский крест под рубахой стал привычным, словно прирос к
коже. И молитву на ночь майор тоже редко когда позволял себе не сотворить -
скорее, из уважения к отцу, заклинавшему не забывать о кресте в далеком
Стамбуле. Но лишь теперь, в настоящей, а не придуманной Армении, крест
открылся сыну Дамаска своей особой, сокровенной, сутью. Люди приходят и
уходят. Их сгибают, ломают, жгут, оставляя выбор: жить, перестав быть
собой, или остаться собою - и умереть. Что есть жизнь? Жители этих скал
нашли ответ в кресте. Знак смерти, принятый, как откровение, делал ее лишь
дверью в иную жизнь. Не потому ли даже небо страны армянской помечено
крылатым крестом?
...О большой войне заговорили как-то сразу. Еще накануне европейская
грызня была далекой и занимала лишь с точки зрения теории; коллеги
поговаривали, что неплохо бы выхлопотать командировку наблюдателем на
фронт. А потом вдруг стало ясно, что ни партия младотурок, ни революционное
правительство не останутся в стороне от грандиозной битвы, охватившей почти
всю Европу.
Вечером того дня, когда споры прекратились и в частях гарнизона
установилось ровно-напряженное ожидание, в дверь квартиры майора Овсепяна
постучали и через порог, смущенно улыбаясь, шагнул Реджеб-ага, командир
полка. Арам вскочил, задергивая полы халата, но Реджеб-ага не обратил
внимания на одеяние офицера.
- Простите за вторжение. Могу я присесть?
- Разумеется, прошу вас! - Овсепян торопливо сбросил газеты с кресла.
Визит был неожидан, но удивляться не следовало: если полковник счел нужным
навестить майора, значит на то существуют веские основания.
- Чашечку кофе, Ражеб-ага?
- Нет, благодарю вас, Арам-эфенди.
Последнее слово, подчеркнуто штатское, неслужебное, далось командиру
полка с некоторым усилием. Служака до кончиков ногтей, он не употреблял
таких слов годами. Реджебага, хотя и не принадлежал формально к
младотуркам, пользовался в армии авторитетом, и с его мнением, по слухам,
очень и очень считались в окружении самого Энвера. Ночной визит не мог быть
вызван пустяком.
Какое-то время помолчав, командир полка нагнулся и, подняв с ковра
газету, разгладил ее на колене.
- Читали, Арам-эфенди? Похоже, скоро начнется.
- Так точно.
- Вот в связи с этим... - Реджеб-ага смахнул газету и заговорил
быстрее, подгоняя слово к слову, точно подготовленные заранее. - Выслушайте
меня, майор. Я к вам сугубо конфиденциально. Из штаба пришел приказ о
повышенной готовности. Вы понимаете?
- Простите, ага, не совсем...
Майору Овсепяну в самом деле было неясно, чему он обязан ночным
визитом. Сообщение о приказе? Абсурд! Весь гарнизон столицы узнает об этом
не позже завтрашней поверки.
- Арам! - почти шепотом выдохнул вдруг полковник. - Я не вправе
разглашать детали, но поверьте, мне очень хотелось бы... Впрочем, прочтите
и подпишите. Прошение я рассмотрю без проволочек.
...Диск "льюиса" мерно отщелкивал обороты. Арам доставал патроны из
глубокой корзины, протирал рукавом и загонял в лунки. Те, кто вот-вот
появятся на входе в ущелье, получат сюрприз, громкий и долгий - до тех пор,
пока жив Арам Овсепян. Быстро его не убьют: три высоких камня,
прямоугольным треугольником перегородившие тропу, самой природой
предназначены под пулеметную точку. Такого мастерства он не видел и на
учениях. Камни стояли... вернее, два из них стояли, наклонясь друг к другу,
а третий, узкий и длинный, лежал на земле, соединяя основания стоящих, и на
нем удобно умостился тяжелый стол пулемета.
Пулеметы вообще были слабостью Овсепяна. Имелась в них некая
завершенность, полная целесообразность, которой недоставало и аскерским
винтовкам, и личному офицерскому оружию. Еще в училище, курсантом, Арам
получал высшие баллы за сборку и разборку механизма. Хоть с закрытыми
глазами. И - безразлично, какой системы. Но среди не столь уж многоликого
пулеметного племени у курсанта Овсепяна были и любимчики, и золушки. К
примеру, много ли изящества в тяжелом, как зад евнуха, "максиме"? Или в
"гочкисе", худом и голенастом, созданным французами, надо думать, по образу
и подобию их спутниц жизни? "Шош" - это уже лучше. Но все же именно с
"льюисом" добывал Арам-бей капитанские галуны, начиная службу на немирном
пограничье в ливийской пустыне. С ним же заработал нашивки майора, сражаясь
с итальянским десантом под Бенгази.
1 2 3 4 5 6 7 8