Обширные и живые познания капитана в морском деле придают его замечания
м характер коротких морских рассказов. В письме капитана включены своег
о рода небольшие исследования о цвете берегов северо-западного Крыма, о
так называемой «башне Ковалевского» под Одессой, служившей путеводным
знаком для штурманов, о многих подробностях морского дела, настолько инт
ересных, что из них неизбежно рождается морской романтизм.
Я приведу без всякого выбора всего три замечания, присланные мне капитан
ом. Из этих замечаний каждому станет ясно, как человек относится к своему
делу.
Прежде всего, он его уважает и не терпит по отношению к нему легкомыслия.

В одном месте книги я взял в кавычки слово «лоция». Это сейчас же вызвало с
праведливое возражение старого моряка: «Не надо принижать лоцию и брать
ее в кавычки».
В другом месте я опрометчиво написал, что Тарханкутский мыс и маяк с давн
их пор пользуются дурной славой среди моряков. Мой капитан по этому пово
ду замечает: «Это правильно. Но зачем вы упоминаете маяк? Мыс Ц это да! А сп
асительный, предупреждающий, ориентирующий маяк, хотя и носящий (нелюбим
ое моряками) имя Тарханкутского, не вспоминается лихом. Моряки маячные о
гни почитают, а вот мысы, узости и другие навигационные опасности не слав
ословят».
И, наконец, совершенно трогательно выглядит заступничество капитана за
обиженный мною пароход «Пестель».
Несколько раз я плавал на «Пестеле», привык к нему и даже полюбил его. В пе
рвые годы Советской влаcти он единственный поддерживал связь между Кавк
азским побережьем и Россией.
Но я написал, что «Пестель» был дряхлый и тесный пароход Ц такой же, как и
старая посудина «Димитрий» (эта последняя так называемая морская «коро
бка» сделалась одним из неодушевленных героев книги «Время больших ожи
даний»).
Эти мои слова вызвали ответ капитана:
«Вы слишком одряхляете «Пестеля». Он был иным, чем «Димитрий». Он был моло
же, мореходнее и иной корабельной архитектуры. За свой внешний вид, удиви
тельно красивое строение корпуса, рангоута и надстроек «Пестель» у всех
моряков торгового и военного флота пользовался глубоким уважением, сим
патией и даже особой любовью.
«Пестель» погиб в 1943 году. Он был торпедирован в районе Анатолийского поб
ережья. До 1941 года он плавал на линии Одесса Ц Батум, а с наступлением войн
ы стал транспортом. Память о нем жива среди старых черноморцев».
Заканчивая это небольшое вступление к книге, я хочу пожелать каждому пис
ателю таких взыскательных читателей, как капитан Малов.
И вместе с тем я не могу удержаться, чтобы лишний раз не позавидовать капи
тану, за то, что он живет в Севастополе, и лишний раз не написать об этом кол
довском городе.

Пишу я это в Ялте. Пишу медленно, часто откладываю перо, и думаю, что на днях
я непременно поеду в Севастополь.
В Севастополе меня встретит знойная осень. В узкой тени от подпорных сте
н еще будет зеленеть пыльная трава. Я не знаю даже, как называется эта курч
авая скромная трава. Она довольствуется одной росой и героически перено
сит палящее севастопольское лето. К тому же она издает приятный слабый з
апах. Он напоминает запах перегоревших от солнца черных водорослей, кото
рыми бывают усеяны пустынные пляжи. Эти водоросли покрыты мельчайшими к
рупицами соли. Если растереть веточку такой водоросли пальцами, то она р
ассыплется в бурый порошок.
Сейчас над Севастополем нависла жара. Кажется, что кто-то невидимый осто
рожно налил ее во все севастопольские улицы и дворы до уровня черепичных
крыш. Под слоем этой тяжелой жары требовательно звенят в своих подземел
ьях цикады.
В Севастополе можно часами сидеть на Историческом бульваре, томясь от ду
хоты, и вдруг глубоко вздохнуть, когда нежданный ветер прорвется по неви
димому фарватеру среди стен, оград, памятников, остатков бастионов, куст
ов акации и ударит в лицо. Это спасет вас от обморочной слабости и напомни
т, что рядом за Корабельной стороной, за Братским кладбищем брызжет волн
ой Черное море.
Севастопольские бухты врезаны в ноздреватые берега, как в окаменелую гу
бку. На этом губчатом песчанике растут, вытягиваясь из щелей, слабые коло
ски, а иной раз и вылинявшие цветы величиной со спичечную головку. Очевид
но, в растительном мире их считают карликами. А может быть, детьми.
Я человек с длинной жизнью. Мне пришлось пережить почти все, что может слу
читься на свете с человеком того возраста, когда, по словам Есенина, «пора
уже в дорогу бренные пожитки собирать». И вот я завидую этим колоскам, пот
ому что дни, недели и месяцы они стоят над морем немыми свидетелями жизни.
И никто от них нe требует обязательного выражения своих чувств.
Мне даже кажется, что для них время движется медленнее, чем для нас, и они
Ц неподвижные Ц видят мир спокойнее и лучше, чем мы.
Что касается меня, то я всю жизнь переходил от непрерывной деятельности
к жажде того состояния, когда «студеный ключ, играя по оврагу и погружая ж
изнь в какой-то смутный сон, лепечет мне таинственную сагу про мирный кра
й, откуда льется он».
Да, иной раз я хотел испытать хотя бы ничтожную долю состояния, когда погр
ужаешься в какой-то смутный сон. Но я хорошо знал, что такое состояние тол
ько называется сном. На самом же деле оно наполнено плодоносным напряжен
ием.
Я завидовал колоскам. Перед ними медленно сменялись рассветы и полудни,
вечерние зори, белое качание теплоходов в шумящих водных далях, лучи сол
нца, бьющие из-за туч, мелкая роса, похожая на светящуюся манну, и звезды, по
добные большой росе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15