Но постепенно тема эта исчерпала себя, возникла даже некоторая натянутость — господа, отдавая дань галантности, соглашались с Тиндой, стояли к ней лицом, а глаза их уже обращались к самой важной сегодня особе, каковой безусловно был мистер Моур.
Примечательно, как таял кружок возле Тинды, как составлявшие его господа постепенно собирались вокруг Моура; вскоре с Тиндой и с пани Майнау, естественной противницей Моура, осталась только самая младшая часть конторского персонала фирмы «Уллик и Комп.».
Наконец стало уже невозможно затягивать долее этот неловкий — и при светской искушенности Тинды необъяснимый — момент, и она с самой лучезарной из своих улыбок обратилась с приветствием к американцу и приняла его с таким ослепительным сиянием своей милости, что этот своеобразный немолодой холостяк так и замер в блаженстве.
Да, милость Тинды несомненно адресовалась ему, зато густой румянец, тотчас вспыхнувший на ее лице, относился уже к личному секретарю, Вацлаву Незмаре, хотя помимо этого барышня не уделила ему ни малейшего внимания, ни намека на приветствие. Мистеру Моуру стоило большого труда удержаться и не оглянуться на него, чтобы разгадать, о чем говорит — или что договаривает — такой пожар на щеках его невесты.
Но тому, что творилось с молодым Незмарой, поразилась пани Майнау — она-то в таких вещах разбиралась. Она и прежде не раз перехватывала взгляды этого молодого человека, прикованные к Тинде,— когда он воображал, что его никто не видит,— но того, что вспыхивало в его глазах сейчас, старая учительница попросту ужаснулась и положила для себя впредь тщательно следить за обоими, за ним и за Тиндой. Ибо с такой хищной неукротимостью смотрит мужчина на женщину, только если он уже укротил ее — или если твердо уверен, что добьется этого.
Мистер Моур, обнажив в оскале все свои зубы вплоть до коренных, осведомился, как мисс Тинда провела последнюю ночь перед решающим днем в своей жизни — перед днем, который и он считает для себя решающим; пламя на щеках барышни погасло столь же мгновенно, как и вспыхнуло: она страшно побледнела. Кажется, мисс не совсем здорова?
Но Тинда ответила взрывом самого беспечного смеха, переливающегося пышными каскадами, намеренно открывая все возможности своего голоса — Тинда хотела убедить и себя, и Моура в совершенной свежести его, которая и впрямь была поразительна.
— Я так хорошо спала, что пани Майнау пришлось будить меня, когда она пришла в девять часов!
— Что-то говорит мне,— вымолвил мистер Моур,— что я обязательно выиграю в этом споре за мое счастье. Вы этого боитесь, мисс Тинда, вы страшно нервничаете, вы покраснели и побледнели, увидев меня; лучше всех смеется тот, кто смеется последним.
— Не расстраивайте мою Тинду, НеЬег М1з1ег, не то я заберу ее у вас и вы увидите ее только после сегодняшнего спектакля. Заверяю вас, никогда еще не была она до такой степени в голосе, как сегодня, ее Эльза будет великолепной! Приготовьтесь к такому ее торжеству, от которого краснеть и бледнеть будете вы!
С этими словами пани Майнау подбежала к столу и так энергично постучала на счастье, что дрогнул букет в вазе, стоящий посреди обильных блюд с угощением. Тинда слушала ее отповедь Моуру, широко раскрыв удивленные глаза,— и вдруг, из самой глубины груди, вытянула серебряной флейтой своей тихую руладу и молниеносными терциями подняла ее на головокружительную высоту.
Моур внимательно смотрел в ее раскрытый рот, словно мог видеть, как развертывается узор ее голоса; он не переменил позы и после того, как Тинда смолкла; а она вдруг зарыдала и засмеялась одновременно девочка! — ужаснулась пани Майнау.— Прекрати истерику, не то все погубишь!
До этого момента Моур не спускал с нее глаз, но тут он, дернув подбородком, оглянулся на своего секретаря, которого даже это не вывело из оцепенения, с каким он уставился на Тинду.
Поклонившись ей резким кивком, Моур отошел к господам, окружившим императорского советника, о чем-то горячо толковавшего — бросила ему вслед пани Майнау так громко, что он легко мог расслышать.
Среди собравшихся началось оживление — императорский советник пригласил господ слегка перекусить на скорую руку, причем просил любезно извинить его за скромность угощения — это только закуска, чтобы придать вкус вину, приготовленному в машинном зале. Прошу, господа, садитесь; речи и тосты будут произнесены позже, перед нашей милой турбиной!
— Которая пока спит,— дополнил Моур,— но мы ее разбудим.
— Разбудим влтавской водичкой,— подхватил инженер, автор проекта.
— И увидите, она пойдет ей на пользу, пан инженер, ведь это будет первая турбина, что выпьет влтавской! — продолжил тему надворный советник Муковский, тоже член правления.
— То есть первая в Праге,— уточнил инженер.
— Турбине влтавскую, нам — шампанское! — вставил Уллик.
— Видел, видел я батареи, запасенные в машинном зале! радостно вскричал кто-то из акционеров, и в таком же несерьезном тоне пошел дальнейший разговор.
Настроение было отличным, а незначительная заминка — не хватило стула для личного секретаря Моура — была довольно быстро устранена. Уллик крикнул что-то в открытую дверь, и через несколько минут — видно, лишний стул нашелся не сразу — старый Незмара принес его.
— Туда, для молодого человека,— распорядился императорский советник с непоколебимым выражением сеньора, показав на Незмару-младшего.
Старик, с услужливым смирением в лице, столь же непоколебимым, подошел к сыну и спросил его так, словно в жизни не встречал раньше «молодого пана»:
— Где изволите сесть, молодой пан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133